Алексей Сиренов: «Россия осталась островом погибшей цивилизации»
Директор Санкт-Петербургского института истории РАН, член-корреспондент РАН, доктор исторических наук Алексей Сиренов считает, что не стоит загонять историю только в рамки науки. О том, почему Пётр Первый выбрал именно Александра Невского покровителем Петербурга, в чем опасность ярославского музея альтернативной истории, считает ли Эдварда Радзинского историком и можно ли считать писателей историками, он рассказал в интервью «ЭГОИСТУ».
Алексей Владимирович, хотя я предполагаю ваш ответ, но все равно задам вопрос. История – искусство или наука?
Алексей Сиренов. Мое мнение, что ни в коем случае не искусство.
Но споры об этом есть…
А. С. Спорить у нас любят. История – это направление человеческой деятельности. Например, человек решил купить квартиру. Ему нужно выяснить всю ее историю – от строительства до последнего владельца. Он собирает документы, то есть проводит историческое расследование. Это искусство? Историк исследует факты относительно учреждения, страны, конкретного человека или ситуации. Только на их основе может быть основано исследование. Это искусство? Для того, чтобы выяснить подлинность исторических документов, нужны подходы, выработанные различными науками – филологической, юридической, физической, химической. Источники бывают разные, и для определения их подлинности есть разные методики. Для изучения истории нужны научные знания и научные подходы. На мой взгляд, история гораздо шире, чем наука. Потому что в нее входят еще историческое самосознание, историческая культуры, историческая память –это то, что откладывается на уровне человеческих эмоций.
И переходит из поколения в поколение?
А. С. Да, это память о своем прошлом. Поэтому мне кажется, что не нужно загонять историю только в рамки науки. Она также напрямую сопряжена с политикой, поэтому сегодня говорят о существовании исторической политики. Однако важно, что при всем многообразии исторического знания у нас существует и развивается его важная составляющая – историческая наука.
Старшее поколение помнит, как его учили в школе про доброго дедушку Ленина, а потом выяснилось, что он далеко не дедушка и уж совсем не добрый…
А. С. Сейчас пропаганда и с той, и с другой стороны активно использует исторический материал. Про дедушку Ленина тоже был элемент пропаганды. А когда разрушали советские идеалы, то его стали демонизировать…
Но его инструкции про расстрелы священников и помещиков были опубликованы в его же собраниях сочинений.
А. С. Безусловно, были, но была тенденция к демонизации, потому что до этого была тенденция к идеализации – маятник качнулся в другую сторону.
Как вы думаете, насколько правильно сегодня поступает государство, беря, как при старом режиме, под контроль историю?
А. С. Я считаю, что брать под контроль историю нельзя, да и ситуация отличается от советского времени. Роль пропаганды сейчас велика, но при этом есть свобода исторических исследований. Мы как историки свободны в своих исследованиях. Другое дело, что нужно понимать границу между выяснением исторических фактов и их использованием в политических интересах.
Для примера можно взять Вторую мировую войну: о ней и роли Советского Союза у нас говорят постоянно. При этом о Русско-японской войне, столетие начала которой было в этом году, странная тишина. Почему?
А. С. Вы имеете в виду тишину в информационном пространстве? Она есть, потому что Русско-японскую войну мы, по существу, проиграли, и это не материал для пропаганды. Но в профессиональной сфере исторической науки она остается: выходят исследования, проводятся конференции, издаются книги и сборники документов. То есть идет нормальный процесс выяснения того, как же там было на самом деле. В той войне был героизм русских солдат, и в культуре есть отклики – вальс «На сопках Маньчжурии» и песня про крейсер «Варяг».
Можно сказать, что сегодня историки сами идут навстречу власти и предлагают исследования на актуальные темы?
А. С. Конечно, предлагают. В частности, в 2018 году был издан двухтомник по истории Крыма. Сейчас проводятся исследования по истории Донбасса.
В последнее время все чаще говорят, что у нашей страны особый путь, что Россия – это особая цивилизация и чуть ли не всегда она была сама по себе. Насколько, по-вашему, такое мнение обосновано?
А. С. Сами по себе мы никогда не были и всегда контактировали с нашими соседями. Другое дело, что Россия, наверное, самый большой осколок византийской культуры. В Средние века Византийская цивилизация была столь же значима для мира, как и западная Римская, но потом она потерпела катастрофу. Россия осталась островом погибшей цивилизации. Когда в XVI-XVII веках происходил ее контакт с западным миром, то ментальное различие бросалось в глаза, оно и до сих пор дает о себе знать.
Мы – другие. Мы выращены на другой культуре, которой больше не существует. Но это не значит, что мы всё это сами придумали. Просто мы были частью мира, но – другого мира. Есть еще одна важная составляющая – восточная. В течение трехсот лет мы были частью ордынского мира, и извлекали из этого свой исторический и культурный опыт. Когда начались контакты с Западной Европой, мы были еще и носителями восточного культурного кода. Поэтому говорить, что Россия была изолирована, я не стал бы.
Но все эти разговоры про «особую цивилизацию» похожи на то, что целая страна с луны свалилась.
А. С. С луны мы, конечно, не свалились, просто Россия сильно отличалась от стран Западной Европы.
Основное противоречие религиозное?
А. С. Для Средневековья это было основное противоречие, но для Нового времени конфессиональное самоопределение стало уходить на второй план, и уступило место культурному самоопределению. Тут мы уже выступаем как носители отчасти евразийства, отчасти восточной цивилизации, с которой были тесно связаны с XI века, когда были тесные контакты русских князей с печенегами, половцами и особенно с волжскими булгарами. Все они, а позднее и народы Северного Кавказа были инкорпорированы в российское общество. В XVIII-XIX веках все это снивелировалось, и сегодня кажется уже не таким важным. А тогда, когда произошла встреча культурных цивилизаций, это было очень даже заметно.
Конечно, у России свой путь – в том смысле, что она оказалась между Востоком и Западом в большей мере, ни одно государство не ощутило на себе воздействие с одной стороны западноевропейского мира, а с другой –восточного. Причем все это было на фундаменте византийской культуры. В результате сформировался мир, не похожий ни на Запад, ни на Восток. Мне кажется это естественным, и я не вижу в этом противоречий.
Как получилось, что святым благоверным стал Александр Невский, который, по сути, служил захватчикам и собирал для них дань?
А. С. Он не был благоверным святым. В 2021 году мы с коллегами написали книгу о церковном почитании Александра Невского «Реликварий Александра Невского». При работе над ней меня интересовала не столько его биография, а то, почему он стал нашим национальным героем, ведь в XIII веке Александр Невский таковым не считался. Он был, безусловно, эффективным администратором. Вслед за отцом он проводил идею, что Русь должна сохранить единство и религию, пусть и под властью ордынских ханов и платя им дань. При этом она могла защититься от экспансии Запада, который хотел обратить православных в католицизм. В том, что мы живем в России, есть заслуга и Александра Невского.
Но меня как исследователя интересовало не это, эти вопросы были хорошо изучены в XIX и XX веках. Почему именно он был выбран Петром Первым как покровитель новой столицы – Санкт-Петербурга? Дело в том, что до Петра I Александр Невский не был самым почитаемым святым. Он не был благоверным, а почитался как монах, преподобный. Перед своей смертью он принял постриг, был похоронен не в кафедральном соборе как правитель, а в монастыре. Первые столетия после его смерти его поминание организовывали монахи. Поднимать на щит его стали при Иване Грозном, который, как известно, молился около его гроба перед походом на Казань. В XVI веке уже прослеживается пунктирное внимание к Александру Невскому, но мы не знаем ни его икон, ни храмов до конца XVI века. До Петра о нем как святом были единичные упоминания. Только когда Пётр начал военные действия в тех местах, где Александр разбил шведов, его вспомнили.
Для Петра это был прекрасный пример исторической политики. Он объявил Александра Невского своим предшественником, а себя – последователем святого князя. Именно поэтому Александр Невский был объявлен покровителем Петербурга и в город были перевезены его мощи. С того времени Пётр запретил изображать Невского в монашеском облачении. С 1724 года его стали почитать как благоверного князя, то есть как святого правителя, хотя до этого он почитался как преподобный.
Получается, император переписал историю?
А. С. Я бы так не сказал. В течение своего царствования он искал человека, который правильно напишет историю России. Известно, что при Петре были пять попыток написать ее по его заказу.
В истории как в науке бывают сегодня открытия?
А. С. Конечно, бывают, но они, как правило, совершаются в двух направлениях. Есть такой афоризм: за минуты синтеза надо платить годами анализа. Сначала идет накопление материала, а потом его обобщение. Открытия могут быть как в поисках исторического материала, так и при его осмыслении. В нашем институте мы занимаемся письменными источниками в архивах, и часто случаются маленькие, а иногда и большие открытия. Проблема в том, что архивы плохо описаны и мы не знаем, какие сокровища храним.
Мое убеждение в том, что наша первостепенная задача не в том, чтобы делать обобщения или придумывать концепции. Часто доступная нам выборка фактов оказывается нерепрезентативной, потому что мы не можем оперировать не то чтобы всеми, но большей частью данных. Например, мы можем быть уверены, что в отношении XV века большая часть источников введена в научный оборот, но по XVI веку такой уверенности уже нет. Количество документов с XVII века увеличивается как снежный ком, почти в геометрической прогрессии. Люди пытаются осмыслить прошлое с точки зрения сегодняшнего дня, и появляются новые концептуальные и философские попытки. Однако каждое новое поколение предлагает свою версию прошлого еще и потому, что появляются новые материалы.
В девяностые в Академии наук была создана комиссия по борьбе с лженаукой. Как вы думаете, нужно ли сегодня что-то похожее по борьбе с лжеисториками, расплодившимися в интернете?
А. С. Я думаю, что каждый имеет право высказывать свое мнение. Мне представляется, что главный вред идет не от блогеров, поскольку они не берут на себя никакой ответственности, а просто излагают свое видение. Другое дело, верят или не верят им люди. Раньше были разговоры в очереди…
И поговорка «Мне одна женщина в очереди сказала».
А. С. Мне кажется, что опаснее другое. Сегодня есть направление, которое называют новой хронологией. Оно доказывает, что не было никакой истории.
Намекаете на музей альтернативной истории в Ярославле?
А. С. Да.
Многие считают его прикольным.
А. С. Мне кажется, это не прикольно, а несомненно приносит вред. Это не альтернативная история, а разрушение.
Как ни странно, но музей востребован, в интернете можно встретить позитивные отзывы. Почему люди им верят?
А. С. Это вопрос скорее не к людям, а к тому, что похожие идеи официально рекламируют. Одно дело – блогер выскажет свое мнение в интернете, а через пять минут о нем забудут. Совсем другое, когда существуют такие учреждения, пусть и негосударственные. Они приносят вред, разрушая прежде всего у школьников и молодежи правильное представление об истории. Есть такие фильмы, где герой теряет память. То есть он остается дееспособным, может работать, с виду вполне нормальный, но памяти у него нет. И он оказывается абсолютно беспомощным. Это кино, а тут речь о том, что память может потерять целый народ.
В интернете уже несколько лет гуляет версия о том, что Петербург на самом деле был построен несколько тысяч лет назад: дескать, его просто откопали. Авторы теории утверждают, что в XVIII и XIX веках так не умели строить…
А. С. Это просто фейк, а тут музей, в него продают билеты, школьников приводят на экскурсии. Профессиональные историки неоднократно выступали против этой так называемой теории альтернативной истории, но это лишь подогревает интерес людей.
Можно ль серьезно относиться к такому историку, как Понасенков?
А. С. Он не исследователь – так, популизатор, я даже сказал бы, что у него больше пропаганды определенных своих идей. Ничего существенно нового он не говорит, а вот облить грязью оппонента или навязать свою точку зрения в агрессивной форме у него получается. Мне это все неинтересно.
Радзинский историк?
А. С. Нет. Он закончил Историко-архивный институт, по диплому историк, но по своей деятельности он писатель, талантливый драматург. Многие писатели писали на исторические темы. Лев Толстой «Войну и мир» написал, например, но никто не считает его историком. Хотя он разговаривал с людьми, которые знали ту эпоху, и у него в романе есть черты достоверности.
Понимаете, писатели создают картину, которая в чем-то отражает реальность, а в чем-то – наше представление о ней. Поэтому я и говорю, что история – это не только наука. В этом отношении и Лев Толстой имел к ней отношение, и Радзинский, и Пикуль.
Станислав Лем говорил: «В каждом веке есть свое Средневековье». Вы согласны с ним?
А. С. Думаю, что у нас с Лемом разные представления о Средневековье. Для него это отрицательная коннотация, а для меня оно нечто светлое и интересное, поэтому я им занимаюсь как историк.
