Андрей Кондаков: «Невозможно устать, занимаясь любимым делом»
Нынешний международный музыкальный джазовый фестиваль «Бродский DRIVE» в пространстве Ахматовского садика на Литейном – юбилейный: в этом году он будет проводиться уже в десятый раз. О фестивале, о природе джаза и о многом другом «ЭГОИСТУ» посчастливилось побеседовать с самым известным санкт-петербургским джазовым пианистом, арт-директором и активным участником фестиваля Андреем Кондаковым
Что такое джаз?
Борис Гребенщиков* (ныне официально иноагент) в свое время, лет сорок с небольшим назад, в песне «Молодая шпана», оказавшейся в чем-то пророческой, пел: «Я устал быть послом рок-н-ролла в неритмичной стране». Скажите, на ваш взгляд, Россия – джазовая страна или сказать так было бы натяжкой? Вы сами не устали здесь быть посланником джаза?
Андрей Кондаков. Джазовая ли страна Россия? Я думаю, что она сегодня в смысле джаза идет в ногу со всем миром – во многом потому что после 1974 года мы еще в Советском Союзе получили 20 музыкальных училищ с профессиональным джазовым образованием. Джазу стали учить сначала в профессиональных музыкальных училищах, позже – в институтах и консерваториях. С этой точки зрения все в порядке, и наше образование ориентируется чаще на американскую модель, на лучшие образцы американского джаза.
Я в этом поле нахожусь с 1983 года: преподавать в музыкальном училище на джазовом отделении я начал с 83-го года, а консерваторию окончил в 87-м году – это был Петрозаводский филиал Ленинградской (ныне – Санкт-Петербургской) консерватории.
Стала ли Россия более джазовой страной? Наверное, да – благодаря усилиям организаторов фестивалей, которые теперь проходят по всей стране, и сегодня это уже целая индустрия. Мы видим на примере Петербурга, что в одном июле у нас столько джазовых событий: только что закончился фестиваль «Свинг Белой ночи» Давида Голощёкина, сейчас будет наш «Бродский DRIVE». Но потом будет еще и Большой Петербургский фестиваль, который делает Игорь Бутман со своей командой, – впервые такой масштабный, в разных частях города.
Устал ли я быть послом джаза? Конечно же, нет. Потому что это дело моей жизни, и невозможно устать, занимаясь любимым делом. И мыслей у меня никогда не было покидать страну. Конечно, с точки зрения профессиональной мы знаем, что Мекка джаза – это Нью-Йорк, и в Нью-Йорке, конечно, очень много возможностей для контактов, для роста, для создания проектов. Но мне в последние годы ничто не мешало создавать проекты, в том числе международные, на расстоянии, приглашать музыкантов из любой точки мира на гастроли. Поэтому я чувствую себя вполне комфортно здесь.
У вас есть какое-то свое определение джаза, короткое? Что такое джаз?
А. К. С одной стороны, джаз – это свобода, с другой стороны – это школа и чувство свинга. Как говорил Дюк Эллингтон, если нет свинга, нет джаза. Но сегодня это понятие более размыто. И европейский джаз, и американский – это совершенно разные явления, но они идут навстречу друг другу. Музыканты из-за океана прислушиваются к достижениям европейского джаза. Это очень интересно.
А блюз и спиричуэлс – это джаз в вашем представлении или это что-то отдельное?
А. К. Это корни джаза. Но я считаю, что современный джазовый музыкант должен быть пропитан блюзом.
А Курёхин – это джаз?
А. К. В каком-то смысле, думаю, да. Потому что он вокруг себя собирал много джазовых музыкантов. Думаю, что Курёхин – это разновидность джаза.
Академическое музыкальное образование – это базис
На сайте СПб академической филармонии про вас написано: «Андрей Кондаков – выпускник Ленинградской консерватории им. Н. А. Римского-Корсакова, ключевая фигура джазового сообщества Петербурга, один из ведущих джазовых исполнителей современной России». У кого в консерватории вы учились и многому ли вас там научили? Есть ли за что благодарить учителей?
А. К. Конечно же, да. Мой конкретный учитель по классу композиции – а окончил я консерваторию как композитор – был Эдуард Николаевич Патлаенко. Он учился вместе с Тищенко, у него была очень серьезная школа. Он автор нескольких симфоний, его музыка, в том числе симфоническая, звучала и звучит за границей. И он, кстати, неравнодушно относился к джазу, в одной из его симфоний есть даже использование джазового ансамбля.
Когда я учился в консерватории, я разделил для себя занятия джазом и получение академического консерваторского образования. В мою дипломную работу в 1987 году кроме моего Концерта для фортепиано, ударных и оркестра вошли некоторые джазовые композиции, но это было, скорее, исключение. Что дает по сути академическое музыкальное образование? Конечно же, более глубокое знание всех музыкальных процессов, истории музыки, анализ музыкальных форм. И, конечно же, у нас был совершенно великий преподаватель по теории – Юзеф Гейманович Кон, теоретик от Бога, самый, может быть, знаменитый теоретик в те годы в стране. Это польский еврей, который волей судьбы оказался в Советском Союзе. Хотя он получал образование в Польше и для него настольными книгами были книги не на русском языке.
А в ГУЛАГ он не попал?
А. К. Нет, он как-то избежал этой участи. Он, кстати, дружил и учился вместе с создателем фильма «Четыре танкиста и собака» Конрадом Наленцким. И я даже однажды выполнил поручение – что-то мне нужно было передать этому режиссеру в Варшаве, когда я ездил туда в 1986 году слушать Майлза Дэвиса. По просьбе Юзефа Гейменовича Кона я что-то передавал Наленцкому.
В его лекциях по гармонии каждая фраза была на вес золота. Мы конспектировали всё, что он говорил. Он всегда мог сесть к роялю и продемонстрировать умение не только говорить, но и играть. Легко играл сложнейшие произведения Шопена, других композиторов. Это тот случай, когда человек мог подсказать своим ученикам массу тем для диссертаций – кандидатских, докторских. Сам он был доктором наук.
Когда говорят о теоретиках академической музыки, мне вспоминается знаменитая фраза, кажется, Рихарда Штрауса: «Лучше всего, как нужно сочинять музыку, знают музыковеды. Правда, почему-то они этого не делают» ...
А. К. Ну, конечно. Это такая система компенсации: когда человек чувствует, что он не может овладеть, например, скрипкой, он переходит на более удобный инструмент под названием альт. Если человек глубоко копает, изучает музыку как исполнитель, но чувствует какую-то свою исполнительскую несостоятельность, он может переключиться на теорию. Такие примеры, кстати, существуют: инструменталисты, солисты вдруг становились теоретиками. Но вообще-то теоретическое отделение очень интересное, именно там я очень серьезно развил свой слух. У нас были очень сложные задания – как правило, на других отделениях они были бы невыполнимы. А нас заставляли делать такие сложные вещи, как играть, например, четырехголосные фуги Баха таким образом, что ты три голоса играл, а один пел. Потом меняешь голоса, это очень сложно. Или, допустим, диктанты четырехголосные, где ты должен проследить движение всех голосов. Для меня академическое образование – это великая школа и очень серьезный базис, на котором можно уже строить и свою джазовую программу.
Из этого вытекает следующий вопрос: а почему вы все-таки выбрали джаз, а не классику? Потому что джаз – это свобода? Ведь есть такие люди, которым кажется, что свобода от песенной мелодии совсем не есть гут…
А. К. Знаете, в мире джаза я нашел для себя очень много различных миров. Вы правильно говорите, что джаз кого-то может отпугнуть отсутствием ясно выраженной мелодии. Но в джазе есть определенный язык, на котором мы учимся разговаривать и потом транслируем свои мысли, уже манипулируя теми возможностями, которые у нас сформировались. Это, конечно, требует большого погружения на много лет: изучить этот язык, чтобы потом на нем свободно говорить. В джазе столько стилей! Никто не мешает вам написать прекрасную балладу с мелодией в большом диапазоне, чтобы ей восхищались не только любители джаза.
Наподобие Summertime?
А. К. Да, например, Гершвин – любимец джазовых музыкантов. Его темы, его мелодии, песни стали джазовыми стандартами. Сегодня джазовые музыканты с удовольствием играют так называемые «каверы» на лучшие образцы рок-музыки, охотно используют мелодии из классики. Это началось еще в середине ХХ века. Какие-то есть совсем необычные примеры, когда музыканты могли обратиться к творчеству Прокофьева, Шостаковича. Относительно недавно мы с Гайворонским и Волковым выпустили альбом с романсами Даргомыжского – 15 романсов в наших версиях.
Ваши любимые академические композиторы?
А. К. Наверное, Бах, Шопен, русские композиторы – Чайковский, Даргомыжский, «Могучая кучка» – наше всё.
А как вы относитесь к интерпретации музыки Баха Жаком Лусье и его Трио?
А. К. Это, конечно, немного иллюстративный подход. Но сделано это не пошло, в моем представлении. Это вообще очень сложный вопрос – как обращаться с такой серьезной музыкой, но мне ближе подход группы Swingle Singers, когда инструментальная музыка Баха звучит в вокальном джазовом исполнении. Это, с одной стороны, вполне органично и с другой – современно.
Об истоках фестиваля «Бродский DRIVE» и о поэте Бродском
Давайте вернемся к вашему фестивалю. Как и кому пришла идея соединить Бродского и джаз?
А. К. Здесь нельзя не вспомнить о ныне уже, к сожалению, покойном Юрии Озерском: именно он был главным идеологом и полноправным директором фестиваля все эти годы. Являясь актером и одновременно организатором, работником Музея Ахматовой, Озерский сгенерировал инициативу так назвать фестиваль: ведь именно Бродский ввел в русский языковой обиход слово «драйв», которое так хорошо прижилось у нас как понятие. Это его заслуга. Первый фестиваль я не видел – там был другой арт-директор, и потом Озерский и нынешний директор Сергей Васильев пригласили меня заниматься художественной стороной и вообще делать программу. Конечно, все это мы делаем коллегиально, все обсуждается, и уже на втором фестивале мы с Гайворонским и Волковым представляли программу, используя стихи Бродского. Поэзия перемежалась с музыкой.
Джаз и Бродский вместе создают такой эффект: те, кто любит джаз, читают Бродского, а те, кто любит Бродского, слушают джаз, расширяя таким образом свой кругозор.
А. К. Я даже не задумывался над этим. Мы знаем, что Бродский любил джаз и даже организовал вместе с Барышниковым и Романом Капланом в Нью-Йорке на 52-й улице, которая в свое время была центром джазовой культуры, клуб-кафе «Русский самовар», потратив на это часть своей Нобелевской премии. Каплан, к слову, был страстным любителем поэзии и мог в любой момент начать читать стихи Бродского или Мандельштама на память. Это место, которое существует в Нью-Йорке и поныне: мне приходилось довольно часто там выступать и с американскими, и с бразильскими музыкантами.
История вашего знакомства с творчеством Бродского? Ваши любимые стихи?
А. К. Мне нравятся его строки, связанные с Венецией, – Бродским очень атмосферно схвачен дух этого прекрасного города, «водички», как говорил сам поэт. Венеция – один из самых любимых моих городов, всегда, когда это возможно, стараюсь там побывать, и образ Бродского там всегда как-то выплывает. Люблю замечательные стихи с упоминанием джазовых музыкантов, Диззи Гиллеспи – это у Бродского очень ярко. При этом я не могу сказать, что именно Иосиф Бродский – мой любимый поэт, но то, что он великий поэт, я очень хорошо понимаю.
Программа фестиваля «Бродский DRIVE 2024» - здесь
________
* - выполняет функции иностранного агента
