«Бывали дни веселые…»: история одного «клеветона»
Доктор политических наук, доктор философии (Ph.D.), кандидат исторических наук, профессор университета Такусёку (Токио), ведущий научный сотрудник Института востоковедения РАН (Москва), член-учредитель Национального союза библиофилов (Россия)
Семьдесят пять лет назад, 1 марта 1950 года, произошло событие, которого почти никто не заметил и которое не должно было остаться в истории. Московская «Литературная газета» поместила фельетон своего сотрудника Зиновия Самойловича Паперного (1919–1996) «Сергей Никифорович, его родные и близкие», грубо высмеивавший очередной том «Летописей Государственного литературного музея». «Меры» были приняты: издание «Летописей» прекращено, соратник Ленина снят с должности, еще один человек лишен средств к существованию. Что за лес рубили, если полетели такие щепки?
В конце ноября и начале декабря 1948 г. главный редактор изданий Государственного литературного музея (ГЛМ; ныне Государственный музей истории российской литературы им. В. И. Даля), доктор исторических наук Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич (1873–1955), соратник Ленина, основатель и первый директор Гослитмузея в 1934–1940 гг., подписал в печать три больших тома «Летописей ГЛМ» за номерами 10, 12 и 13 (том 11 вышел в 1941 г.). Тринадцатый том оказался последним, но несчастливое число в этой истории другое – десять.
По правилам библиографии десятый том надо описать так: Марин С. Н. (1776–1813). Полное собрание сочинений / Критико-биографический очерк, научное описание рукописей, редакция и комментарии Н. Арнольд[а]. // Государственный литературный музей. Летописи. Книга десятая. Под общей редакцией главного редактора изданий Гослитмузея Влад. Бонч-Бруевича. М.: Издание Государственного литературного музея, 1948. [4], 573 с., [17 л.] илл., 1 л. порт.
Многие ли, не прибегая к Гугло-Яндексу, вспомнят, кто такой Сергей Марин? Кто он такой, что Гослитмузей в 1948 г. издал – как классика! – полное собрание его сочинений пятитысячным тиражом, а Советское государство выделило на это вечно дефицитную бумагу, деньги и образцовую типографию в Риге?
Герой войн с Наполеоном, дослужившийся до чина полковника, Сергей Никифорович Марин (1776–1813) славился острым языком, но поэтом и переводчиком был третьестепенным, хотя в наши дни попал в биобиблиографический словарь «Русские писатели. 1800–1917», к третьему тому которого отсылаю любознательных читателей. Рядом нашлось место его единокровному брату Аполлону Никифоровичу Марину (1790–1873), закончившему службу в чине генерал-лейтенанта и тоже не чуждому литературе. Разгадка того, почему Сергей Марин удостоился столь монументального памятника, находится на титульном листе, где указана фамилия человека, готовившего издание.
Николай Владимирович Арнольд родился 14 января 1895 г. и умер 8 сентября 1963 г. Эти даты указаны на скромном надгробии на Ваганьковском кладбище в Москве с фотографией в овале и кратким пояснением «писатель». Разгадка проста: он приходился правнуком Аполлону Марину и правнучатым племянником Сергею Марину. Арнольд называл себя правнуком обоих Мариных, хотя ума не приложу, как можно быть прямым потомком двух братьев сразу. Но как ему удалось «пробить» такое издание? И кто он вообще такой?
«Полное собрание сочинений» Сергея Никифоровича, особенно примечания и приложения к нему, помогло систематизировать сведения о дворянском роде Мариных, известном с начала XVI в. В 1840-е годы Марины породнились с эстляндскими дворянами Арнольдами немецкого происхождения, предки которых приехали в Россию при Петре I.
Будущий издатель сочинений С.Н. Марина родился 1 января 1895 г. по старому стилю (по новому стилю это 13, а не 14 января; дата на надгробии объясняется распространенной ошибкой при пересчете) в Симбирске, в семье подполковника (вскоре произведен в полковники) военно-учебного ведомства Владимира Густавовича Арнольда (1849–1920), служившего офицером-воспитателем в местном кадетском корпусе. Мир тесен: в нижегородской гимназии, когда там учился Владимир Арнольд, математику и физику преподавал Илья Николаевич Ульянов, тот самый отец будущего вождя мирового пролетариата. Позже в Симбирске бывший ученик дружески общался с ним как с коллегой на педагогическом поприще.
Семейная хроника сообщает, что, следуя фамильной традиции, Николай воспитывался в Симбирском кадетском корпусе, который окончил в 1913 г., но по состоянию здоровья отказался от военной карьеры и поступил в Московский коммерческий институт. Однако с началом Великой войны он был призван в Казанское военное училище, произведен в подпоручики, затем в поручики, но в боевых действиях, видимо, не участвовал. Судьба Николая в годы Смуты прослеживается смутно: согласно позднейшим анкетам, уволенный из армии в 1917 г. по болезни он три с лишним года провел в госпиталях. При советской власти дворянин Арнольд по происхождению считался «из бывших», поэтому, живя с 1923 г. в Москве, служил на скромных канцелярских должностях в артелях инвалидов и на частных учебных курсах эпохи НЭПа, затем на рабфаках и в техникумах. Чтобы не привлекать к себе излишнего внимания…
Делом жизни Николай Владимирович считал изучение не только жизни и творчества «прадеда» Сергея Никифоровича, но и всей истории рода – в лучших дворянских традициях, – для чего ездил в Воронеж, на родину братьев Мариных. Копии собранных там материалов позже оказались особенно ценными, потому что областной архив и краеведческий музей были уничтожены в 1942 г. немецкими захватчиками.
Оценив работы Арнольда, пушкинист, знаток документов и сам выходец из старинного рода смоленских дворян Мстислав Цявловский порекомендовал его в качестве научного сотрудника Бонч-Бруевичу, у которого в Гослитмузее в довоенные годы нашли приют многие люди с «неправильным» социальным происхождением. Арнольд служил в ГЛМ с 1934-го по 1941 г. и с 1946-го по 1949 г., изредка выступая в печати с публикациями на историко-литературные темы. Все собранные им документы он передал на государственное хранение (ныне хранятся в Российском государственном архиве литературы и искусства). С учетом обстоятельств места, времени и образа действия властей это было предусмотрительно.
Окончательный уход Н. Арнольда со службы был связан с выходом в свет его главного труда. «Полное собрание сочинений» Марина подписано в печать 3 декабря 1948 г., но большая книга печаталась долго и увидела свет в конце 1949 г. А 1 марта 1950 г. грянул гром.
Молодой критик Зиновий Самойлович Паперный, он же известный остроумец «Зяма» Паперный, опубликовал в «Литературной газете», где тогда служил, фельетон «Сергей Никифорович, его родные и близкие». Текст хлесткий, ядовитый, прицельно бьющий по «больным местам» (в советской оптике) тома: подробная родословная, «выписи из дела дворянского собрания, подтверждающие высокое происхождение Мариных», дружеские письма Марина к Михаилу Воронцову, тому самому, который «полумилорд полукупец», ссылки на мемуары еще более одиозного Фаддея Булгарина… Да, Арнольд «подставился», ибо сам дал материал для таких нападок. Но выпустил книгу в том виде, в каком хотел, включив в нее даже портрет своего отца в «царском» военном мундире. Старый большевик Бонч-Бруевич подписал ее в печать.
Кстати, о мундирах. Мой старший друг Владимир Иосифович Безъязычный, свидетель событий, от которого я более тридцати лет назад впервые услышал историю этого «клеветона», запомнил заглавие как «Мундир моего дедушки». Статью сопровождала иллюстрация из книги – мундир Аполлона Марина, которого Паперный ошибочно назвал «сводным» братом Сергея вместо единокровного. Только он не упомянул, что этот мундир был на Аполлоне Марине в Бородинской и Лейпцигской битвах, передавался из поколения в поколение как семейная реликвия и экспонировался в Воронежском музее, пока его не уничтожили немцы. А это уже совсем другой контекст.
Паперный считал статью литературным фельетоном, но по обстоятельствам времени, места и образа действия ей можно дать одно-единственное определение: политический донос. «Современный исследователь Н. Арнольд» было набрано вразрядку – чтобы «товарищ майор» точно заметил. И это было не единственное его творение в погромном жанре. 10 марта 1954 г. историк литературы Юлиан Оксман писал Корнею Чуковскому: «Ермиловы, Рюриковы и Паперные заставили всех забыть, что такое критическая статья, – и путают многие этот жанр с Бубенновскими донесениями по начальству». Фамилии Владимира Ермилова, Бориса Рюрикова и Михаила Бубеннова в литературных кругах были синонимами бескультурья, доносов и погромов.
Знаток фактов и документов Оксман по достоинству оценил бы работу Арнольда, которую Паперный обозвал «нудные по своей никому не нужной обстоятельности примечания о всех встречных и поперечных». Над «маринским» томом «Летописей» в самом деле витает дух старорежимных «Историй рода…», журнала «Русский архив» и его основателя Петра Бартенева, разбирать огромный архив которого Бонч-Бруевич поручил именно Арнольду. Современный исследователь П. А. Дружинин охарактеризовал его труд как «если не эталон, то наилучший образец того, как наука о литературе может воскресить имя литературного деятеля былой эпохи».
Что стояло за этим выпадом? Политический характер обвинений очевиден, как и стремление к обобщениям: «Как всё это безнадежно, старо, нелепо и чуждо нашему времени, нашей жизни! Таков этот монументальный труд работников Литературного музея (обратим внимание! – В. М.) – беспримерный образец либерального, семейно-альбомного литературоведения». Автор напал не просто на рядового научного сотрудника, которому не дали бы публично ответить, но на Бонч-Бруевича – человека если не влиятельного, то известного – и на его любимое детище. Тот пытался защищаться, жаловался в «Литературную газету» и генеральному секретарю Союза писателей Александру Фадееву, который положительно отозвался о книге, хотя вряд ли читал ее… всё тщетно.
Власти не запретили «крамольный» том, но в оскорбительной форме отстранили Бонч-Бруевича – соратника Ленина с партийным стажем, считавшимся с 1895 (!) г., – от редактирования изданий Гослитмузея и прекратили выпуск «Летописей», а затем и сборников «Звенья», в которых впервые увидели свет многие ценные документы и исследования. В описании архива Бонч-Бруевича, опубликованном в 1962 г. в «Записках отдела рукописей Государственной библиотека СССР им. В. И. Ленина», с максимально возможной в официальном издании прямотой сказано, что выступление Паперного «в обстановке того времени, мало пригодной для научных дискуссий, неизбежно влекло за собой весьма суровые оргвыводы».
Жалел ли «Зяма» о своем поступке, зная последствия? Все-таки он был не только фельетонистом, но и литературоведом… В мемуарном тексте «Бывали дни веселые…», написанном в конце жизни, он вспомнил эту историю с некоторыми деталями. Одна из них – о мундире Марина. По его утверждению, фото с мундиром в статью добавил главный редактор «Литературки» Константин Симонов, а сам он, Паперный, против этого возражал. Но своего мнения о книге не изменил.
«О чем я писал? Об одном неудачном и смешном (так! – В. М.) томе Государственного Литературного музея. А чем дело кончилось? Взяли и закрыли все издание вообще. […] Изданные В. Д. Бонч-Бруевичем “Летописи” до сих пор сохраняют свою ценность. Когда я высмеивал маринский том в своем фельетоне, мне и в голову не приходило замахиваться на все это. Я наносил, как выражаются сегодня военные, свой “точечный” удар.
Спустя какое-то время мне нужно было перепечатать один текст, и я искал машинистку. Мне рекомендовали – Надежду Онуфриевну, фамилии не помню. Созвонился и прихожу к ней. Меня встречает симпатичная, интеллигентная женщина. Здороваясь, она говорит:
– Признаюсь, когда мне назвали вашу фамилию, я сначала хотела отказаться.
– Что так?
– Да из-за вашего фельетона о Марине закрыли издания Литературного музея, а составитель тома сейчас просто бедствует.
Говорят, как аукнется, так и откликнется. Я, оказывается, так “аукнул”, что откликнулось бедами, которые я и предугадать не мог. Что же это за время, если человека за проступок судят как за преступление? Из-за одного неудачного издания ликвидируют все издательское дело». П. А. Дружинин так прокомментировал этот пассаж: «Трудно поверить, чтобы литератор, а уж тем более еврей, переживший бури идеологических кампаний 1940-х годов, мог допускать, что такая публикация останется без оргвыводов. И отчасти поэтому в воспоминаниях окончание своей статьи Паперный приводит с купюрами».
Литературовед Паперный фальсифицировал собственный текст и мистифицировал читателей, полагая, что никто не будет его проверять. Однако проверить можно не только по комплекту «Литературки». Автор перепечатал фельетон в своем сборнике «Самое трудное» (1963), когда тема давно потеряла актуальность, а его герой третий год лежал парализованным в результате инсульта. Уверен, о последнем автор не ведал.
«Маринский» том «Летописей Гослитмузея» я впервые увидел более сорока лет назад, когда, будучи школьником, начал регулярные походы по букинистическим магазинам, но он меня не заинтересовал. Недавно я встретил в продаже – и на сей раз немедленно купил – его с дарственной надписью составителя:
Потомку С. Н. и А .Н. Мариных, старому другу и племяннику моему Николаю Георгиевичу Арнольду и Тамарочке на добрую память от автора этого труда. Светлая память твоего отца чудного Жоржика для меня священна. Я всегда вспоминаю о нем со слезами. Я ему многим обязан. Твой дядя, тоже Н. Арнольд. 19 31/Х 57. Москва. Спасибо вам [,] дорогие, что вы так тепло, нежно и хорошо отнеслись к нашей милой тете Ксении.
Николай Георгиевич Арнольд не был «племянником» автора, но состоял с ним в более отдаленном родстве, имея общего прадеда Густава: отец Николая-старшего Владимир был родным братом деда Николая-младшего, тоже Николая. Его отец Георгий Николаевич Арнольд (1883–1942) опекал нашего героя, когда тот в 1913–1914 гг. учился в Москве; он похоронен на семейном участке Арнольдов на Ваганьковском кладбище. Там же обрела последний покой и упомянутая в надписи «тетя Ксения» – Ксения Владимировна Арнольд (1890–1981), старшая сестра нашего героя, педагог-математик.
Даты жизни и род занятий Николая Георгиевича удалось установить по его надгробию на большом семейном участке Арнольдов на Ваганьковском кладбище, в чем мне помог историк литературы и некрополист В. А. Резвый. Родившийся в 1915 г., и скончавшийся в 1992 г. Николай-младший был почетным железнодорожником, но других сведений о нем я пока не обнаружил.
Поиски продолжаются. Надеюсь, будут и находки.
__
Фото на главной:
Николай Владимирович Арнольд, 1915 год, Казань
