Давид Голощёкин: «Я очень осторожно отношусь ко всякому новаторству»

О том, как джаз, предполагающий свободу, может сочетаться с консерватизмом, почему джаз называли «музыкой толстых», о его элитарности и как джаз стал кредом жизни в интервью «ЭГОИСТУ» рассказал джазовый мультиинструменталист и композитор, основатель Санкт-Петербургской Филармонии джазовой музыки, народный артист России Давид Голощекин.

Давид Голощекин, 1980-е годы | фото jazzpeople.ru

Давид Семёнович, о Ленинградском рок-клубе написаны сотни книг, сняты фильмы, и при этом мало что известно о ленинградских джазовых музыкантах. Что это были за люди?

Давид Голощёкин. В принципе, немножко о них все-таки написано. Развитие ленинградского джаза началось примерно в пятидесятые годы прошлого столетия. Я начал заниматься им примерно в то же время, мне было тогда шестнадцать лет. Заканчивал музыкальную школу и совершенно случайно познакомился с джазовыми музыкантами.

О том, кто они такие, узнал совершенно случайно. Однажды, когда еще учился в десятилетке при консерватории, познакомился с саксофонистом, он учился в классе контрабаса. Саксофонов в ту пору еще не было, и мне стало интересно. Он был сыном одного из преподавателей и занимался на саксофоне в школе, потому что в коммуналке, где он жил, это было невозможно. Я заглянул в класс, когда он играл, и звук саксофона мне показался странным. Тогда в музыкальной школе все играли на рояле, скрипке или на флейте.

Мы подружились, и он ввел меня в круг людей старше меня лет на шесть-семь. Они не были профессионалами, не учились в консерватории, но были энтузиастами джаза. Мне было интересно слушать их разговоры о нем, у них были пластинки. Вскоре в этой компании появился Юрий Вяхирев, самоучка, научившийся играть на фортепьяно, большой эстет и знаток джаза, обладавший хорошей литературой и пластинками. Я стал заходить к нему домой, мне было интересно слушать, как он и его друзья обсуждают музыку. Тогда я еще не знал, кто такой Чарли Паркер и Майлз Дэвис

Это было похоже на то, что показали в фильме «Стиляги»?

Д. Г. Все эти люди были большими интеллектуалами и ничего общего со стилягами не имели. Джаз – высокоинтеллектуальное искусство, и люди, которые им увлекались, были совершенно другие, настоящие интеллектуалы. К тому же обращенные на Запад и, в частности, американское искусство с эстетической точки зрения. Не в смысле копирования…

Простите, откуда у них, выросших в сталинское время, такая тяга к чужой эстетике?

Д. Г. То же самое было и со мной. Я вырос в семье киношника, мой отец был директором картин на «Ленфильме». Соответственно, круг его знакомых тоже был из кино – артисты, режиссеры. Они часто приходили в наш дом.

И вот однажды... Перед окончанием пятого класса я попросил отца купить мне приемник. В ответ пообещал хорошо учиться и вести себя хорошо. Паинькой я не был, но и хулиганом тоже. Пятый класс закончил хорошо, и отец подарил мне «Рекорд», по вечерам я крутил его ручку. И вот однажды к отцу пришел знакомый по делам, а я, закончив уроки, слушал приемник. И вдруг этот человек, заметив, что я останавливаюсь, как только начиналась джазовая музыка, спросил: «Тебе что, нравится это? «Да», – ответил я. Он посмотрел на часы: «Через десять минут».

Ровно через десять минут он подошел, нашел волну и раздался низкий баритон. Это была знаменитая пьеса Дюка Эллингтона «Садись в поезд “А”». Тогда я ничего этого не знал и не понимал ни слова по-английски, так как в школе учил немецкий. Знакомый отца сказал мне, что эта программа выходит в эфир в одиннадцать пятнадцать вечером. Это была передача Уиллиса Коновера «Время джаза».

И у вас не было ощущения, что это антисоветчина?

Д. Г. Совершенно нет. В ту пору музыка меня интересовала больше, чем политика. Но именно тогда придумали «джаз – музыка толстых». Такая была идеология тогда, и я не удивлюсь, если и сейчас может такое быть.

Кстати, почему «музыка толстых»?

Д. Г. Считалось, что все американцы толстые. Или – миллионеры. «Сегодня ты играешь джаз, а завтра родину предашь». Или вот такое: «От саксофона до ножа – один шаг». Я видел эти плакаты.

Не коробило?

Д. Г. Я не понимал просто: почему? Меня интересовала музыка, и мне было плевать, чья она: китайская, американская, японская. Меня, шестнадцатилетнего мальчишку, интересовала только музыка. Мне было девятнадцать лет, когда я начал работать в «Ленконцерте». Сначала аккомпанировал певцу Мартику Ованесяну, а потом по его просьбе собрал небольшой ансамбль. 

Кстати, вот вам пример отношения к джазу. Тогда программы надо было сдавать худсовету. Танцоры танцевали, певцы пели, музыканты играли… Наш ансамбль играл две-три джазовые композиции. Сыграли. Худсовет возглавлял бывший виолончелист из Малого оперного театра, он был секретарем партийной организации. «А что это вы нам сыграли? – спрашивает он. – Сначала мелодия, а потом было что?» Мы объясняем, что в джазе главное импровизация, и мы импровизировали. «А где ноты?» – спрашивает он. Мы опять объясняем, что это импровизация. «Никакой импровизации, – говорит он. – Вы должны играть только то, что написано в нотах». В общем, никакой самодеятельности. Исполнять можно было только то, что было «залитовано», то есть разрешено.

И как вы это переживали?

Д. Г. Мы играли и, конечно, нарушали иногда правила. Например, в репертуаре должно быть только двадцать пять процентов зарубежных авторов, причем желательно, чтобы это были авторы из социалистических стран. Вот такая была глупость. Конечно, мы нарушали эти правила.

Были отличия ленинградского джаза от московского?

Д. Г. Отличий не было, и в Москве и в Ленинграде были какие-то очаги джаза. У нас был молодежный джаз-клуб «Квадрат», он просуществовал довольно долго, почти пятьдесят лет. Причем при всех гонениях на джазовую музыку.

Почему «Квадрат»?

Д. Г. Это джазовое слово, определяющее количество тактов в период импровизации. В каждой теме есть тридцать два такта или двадцать четыре, это и есть квадрат. Поскольку музыканты импровизируют, то их может быть пять, десять или на сколько хватит фантазии. Квадрат – это такое мерило. Поэтому так назывался клуб. Это слово, кстати, было непонятно для чиновников и стукачей. В этом клубе были мои первые выступления, в нем общались любители джаза, были какие-то лекции.

Давид Голощекин и Игорь Бутман, «Свинг Белой ночи 2013» | фото jazz-hall.ru

Было немного странно, как в одном из интервью вы назвали себя консерватором. Разве джаз, предполагающий свободу, может сочетаться с консерватизмом?

Д. Г. Да, я – консерватор. Понимаете, консервация – это сохранение каких-то важных вещей для того, чтобы они долго служили. В каждом виде искусства, в музыке в том числе, есть важные основополагающие вещи. В джазе тоже есть нечто такое, что делает его джазом. Если выходить за их пределы или привносить какие-то новшества, не вписывающиеся в представление об этом направлении в музыке, то происходит разрушение.

Я сторонник сохранности самых важных, ценных признаков джаза. Поэтому некоторые называют меня консерватором, хотя я всего лишь борюсь за сохранение важного и ценного в этом жанре. К тому же создал государственную филармонию джазовой музыки, единственную, кстати, не только в нашей стране, но и в мире. Филармония – это организация, занимающаяся пропагандой музыкального искусства. Наша филармония пропагандирует джаз среди людей, которые не знают, что это такое, или плохо ориентируются в нем. Наша задача состоит в том, чтобы рассказать им про основы джаза, о его направлениях, о музыкантах.

Я очень осторожно отношусь ко всякому новаторству, порой оно связано с безвкусицей и отсутствием таланта. Причем этого хватает не только в музыке, но и живописи, и в театре. Но я не борюсь с этим, но отношусь осторожно. Понятно, что все должно развиваться, во всем есть свои закономерности. И консерватором называют меня те, кого я не пускаю в свою филармонию.

Сергей Слонимский писал серьезную музыку и при этом говорил, что за полчаса может написать блатную песню. Можно вспомнить, например, его песню беспризорников из фильма «Республика ШКИД». Вы как музыкант можете похулиганить на сцене?

Д. Г. У меня нет причин для хулиганства. Композитора приглашают написать музыку для фильма или спектакля, и он пишет. Музыкант в отличие от композитора должен играть те ноты, которые ему положили. Если мне заказывают музыку для фильмов или спектаклей, я встречаюсь и обсуждаю, чтобы понять, что от меня хотят. Бывало, что соглашался, бывало, что отказывался. 

Сегодня в России самый популярный жанр – так называемый шансон. Вы смогли бы сымпровизировать на тему «Владимирского централа»?

Д. Г. Зачем мне это? Я не стал бы этого делать, не потому что с презрением отношусь к этому жанру. Просто это не мое. Мне это неинтересно. Я могу сыграть «Мурку», но сочинять подобное не буду, потому что я джазовый музыкант. Мое кредо – джазовая музыка. Я не стану сочинять сонату или концерт для скрипки с оркестром, потому что не классический композитор. Но могу сочинить джазовую музыку. Это то, чем я владею. Каждый должен заниматься тем, к чему он расположен, к чему у него есть способности и талант. Если мне предложат написать песню, откажусь, потому что я не песенник. Это не мое.

Давид Голощекин, XV Новогодний Фестиваль, 2016 | фото: Андрей Шерстнёв, jazz-hall.ru

Тот же Сергей Слонимский, еще Андрей Петров и Илья Резник рассказывали, что Ленинград при Григории Романове был ужасным. Вы согласны с ними?

Д. Г. Я начинал в шестидесятые и могу сказать, что ни о каком джазе тогда не могло быть речи. Никаких концертов вообще не было. Они только после Романова были в Театре Эстрады, в Концертном зале около Финляндского вокзала. Если вы имеете в виду антисемитизм, то все зависит от людей, которые у руля. Мой отец еврей, мама русская, я – еврей наполовину, но никогда антисемитизма не ощущал. Да и какой антисемитизм, если я народный артист?

И не только. Вы и почетный гражданин Петербурга, и прочая, прочая... Но все эти награды пришли уже в более зрелом возрасте…

Д. Г. Так они и не могли быть раньше. Мои награды нашли меня вовремя. Я должен был сначала проявить себя в чем-то. Записывал альбомы, выступал на фестивалях, представлял советское искусство. В общем, все справедливо.

Сегодня вы преподаете в Российском государственном педагогическом университете имени Герцена. Насколько заметна разница между преподаванием в то время, когда учились вы, и современным?

Д. Г. Когда я учился в музыкальной школе, о джазе вообще разговоров не было. Меня учили классической музыке, истории музыки, исполнительскому искусству. Сегодня, судя по тому, что мы видим новых исполнителей, новых лауреатов конкурсов, то качество образования у нас на высоте.

Но есть ли разница между тем, как учили вас и как учат сегодня?

Д. Г. Думаю, что нет. Обучение классической музыке имеет свои стандарты, хотя все зависит от того, кто учит. Если преподаватель сам хороший исполнитель, а не теоретик, то это здорово. Тогда он может показать ученику, как должен звучать инструмент, как на нем играть. У нас в университете замечательные преподаватели – бывшие вокалисты Мариинского театра. Не важно, что они пожилые, они – опытные. Конечно, все зависит и от того, насколько способный студент, на своем ли он месте или вообще не должен учиться. Такое тоже бывает. Иногда сам сталкиваюсь с похожим: элементарных вещей не знают. Но в основном это исключения. Преподаватели у нас хорошие. Российская музыкальная школа вообще на достаточно высоком уровне.

При Сталине был джаз-оркестр Леонида Утесова, а при Хрущёве на джаз начались гонения. Почему?

Д. Г. Недавно, в 2022 году, отмечали столетие российского джаза. Знаменитый режиссер и актер Валентин Парнах в 1922 году в Париже услышал джаз и привез его в Россию. Тогда состоялся первый концерт. Так джаз постепенно проник в Советский Союз. Это была модная, свежая интересная музыка.

Утесовский оркестр возник позже, в тридцатые. Такая музыка была востребована, только лишь и всего, а на самом деле, по большому счету, настоящего джаза оркестр Утесова не играл. Это скорее музыка, похожая на джаз, модный тренд. А потом начались гонения. Это уже политика. Если бы не противоречия с Америкой, никаких гонений не было бы.

Но согласитесь, странно: в СССР джаз объявляют чуть ли не идеологической диверсией, а в США никто даже не догадался запретить Пахмутову.

Д. Г. Там, наверное, не придавали такого значения проникновению советской культуры. А у нас существование идеологических органов – политика чистой воды.

Можно сказать, что джаз, как и опера, – элитарное искусство?

Д. Г. Вы совершенно правы. Опера, классическая музыка и джаз – это элитарная музыка. На заре, в тридцатые-пятидесятые годы, джаз не был элитарным, потому что эта музыка была новой, танцевальной, заразительной. Сейчас ценителей джаза, тех, кто следит за отдельными исполнителями, очень немного. Это я уж точно знаю. Так же, как и в классике. Вы думаете, что те, кто приходит в Большой зал филармонии или в Мариинский, эстеты? Нет, конечно. Эстеты – это снобы.

Ценителей джаза очень немного. Нашей филармонии уже тридцать семь лет, и я каждый день вижу, кто к нам приходит. По крайней мере, мы открываем жанр тем, кто к нам приходит. Многие подходят, благодарят: «Знаете, я рад, что пришел к вам. Оказывается, это так интересно».

Русский рок так и не стал частью мировой культуры. Можно ли так сказать о советском или российском джазе?

Д. Г. Советский и российский джаз, без сомнения, стали частью мировой культуры. Благодаря московским музыкантам, таким как Герман Лукьянов, Андрей Товмасян, Алексей Кузнецов, Олег Лундстрем, Анатолий Кролл, Игорь Бриль. И, конечно, ленинградским джазменам – Иосифу Вайнштейну, Геннадию Гольдштейну, Константину Носову, Игорю Бутману, «Ленинградскому диксиленду», и не могу не упомянуть свой ансамбль, которому уже более пятидесяти лет.

Давид Голощекин, народный артист Российской Федерации | фото culture.ru

В свои восемьдесят лет, простите за комплимент, вы в отличной форме. Как у вас это получается? Не курите?

Д. Г. Курю. Трубку. Но никаких специальных секретов нет.

Может, спорт?

Д. Г. Спортом занимался, даже играл в баскетбол. Просто веду нормальный образ жизни. Выпиваю умеренно, и, к счастью, у меня не было таких моментов, какие случаются у художников.

Намекаете на известную болезнь русской интеллигенции?

Д. Г. Знаете, я могу выпить с кем угодно, каждый день за обедом выпиваю, но такого, чтобы запил, никогда не было. Веду нормальный спокойный образ жизни. Несмотря на то что есть квартира рядом с филармонией, мы с женой живем за городом на даче… из-за кота.

Это как?

Д. Г. Когда мы поженились, друзья подарили нам котенка. Он прожил у нас двенадцать лет. Умер, к сожалению, и мы на дачу приезжали только на выходные. И вот три года назад – бах! – на окно прыгает точно такой же рыжий кот. Мы обалдели. Он не привык жить в квартире, и поэтому из-за него мы стали жить на даче. К счастью, вот уже три года. Спасибо этому коту.

За свою жизнь вы слышали много музыки, и вероятно, она стала обычной. Но может, есть мелодия, которая до сих пор волнует?

Д. Г. Это целый ряд шедевров джаза, сочиненных и сыгранных великими музыкантами. Они для меня являются эталоном, и я могу слушать их бесконечно. Это как в классике – музыкант может всю жизнь играть концерт Чайковского или Баха. Так и в джазе есть вещи, которые всегда волнуют.

Поделиться Поделиться ссылкой:
Советуем почитать
Альберт Асадуллин: «Я ужасный перфекционист»
1 сентября исполняется 76 лет популярнейшему советскому и российскому эстрадному певцу, заслуженному артисту РСФСР, народному артисту Татарстана Альберту Асадуллину. О том, как ему, не имея музыкального образования, удалось стать певцом, почему город на Неве называет Ленинградом и что у Шамана нетрадиционная музыка, он рассказал в интервью «ЭГОИСТУ»
31.08.2024
Андрей Кондаков: «Невозможно устать, занимаясь любимым делом»
Нынешний международный музыкальный джазовый фестиваль «Бродский DRIVE» в пространстве Ахматовского садика на Литейном – юбилейный: в этом году он будет проводиться уже в десятый раз. О фестивале, о природе джаза и о многом другом «ЭГОИСТУ» посчастливилось побеседовать с самым известным санкт-петербургским джазовым пианистом, арт-директором и активным участником фестиваля Андреем Кондаковым
12.07.2024
Александр Титов: «Играть музыку так, чтобы люди преображались»
13 апреля 2024 года один из ведущих современных дирижеров – Александр Титов – отмечает свое семидесятилетие. Мы привыкли связывать имя этого замечательного дирижера с концертами возглавляемого им с 2007 года Санкт-Петербургского государственного академического симфонического оркестра (СПбГАСО) на сцене Дворца Белосельских-Белозерских. Однако с творчеством маэстро Титова хорошо знакомы меломаны всей России и большинства стран мира, в которых принято играть и слушать симфоническую музыку. Накануне юбилея Александр Вениаминович любезно согласился побеседовать с «ЭГОИСТОМ»
13.04.2024