Егор Дружинин: «Когда искусство проверяется временем, остается самое лучшее»

Прошедший в последнюю неделю мая XXV Международный театральный фестиваль «Молодежь. Театр. Фест», организованный Санкт-Петербургским ТЮЗом, пользовался у благодарных зрителей огромной популярностью и оставил у них немало впечатлений и мыслей. Все спектакли фестиваля прошли при аншлагах, что само по себе приятно удивило. Завершался он 30 мая танцевальной драмой самого Егора Дружинина – к слову, некогда воспитанника С-Пб ТЮЗа – «Русский регтайм», о котором (но и не только о нем) его автор любезно согласился рассказать «ЭГОИСТУ»

Я считаю, что все – и хорошее, и плохое в культуре – неизбежно, потому что это, так или иначе, часть эволюции этой культуры. И невозможно оставлять только «хорошее» – так было в любое время. Просто, когда искусство проверяется временем, остается самое лучшее. И многое из этого лучшего, как ни странно, в свое время воспринималось в штыки. А что-то исчезает в небытие, и мы даже не вспоминаем об этом. Неспроста мы выбрали для этой темы именно жанр балета, не какой-то иной – не пластический спектакль, не драматическое произведение, а именно балет. Потому что в этой истории много воздуха, для того чтобы зритель включил свое собственное воображение и сопроводил это зрелище какими-то своими собственными фантазиями.

Вы родились и воспитывались в театральной и кинематографической семье. Скажите, пожалуйста, у вас стоял вопрос о выборе профессии или всё было предопределено?

Е. Д. Нет, конечно, вопрос выбора стоял. И, если честно, то я изначально не склонялся в сторону актерской профессии. Я хотел какого-то более понятного, на мой взгляд, ремесла. Более того, несмотря на то что и папа по образованию актер, и мама актриса, я не мог сказать, что я прямо был рад за них, потому что мне сразу с детства было понятно, что актерская доля – непростая. Но вместе с тем, еще будучи маленьким ребенком, я снялся в кино, и мне просто было интересно даже не столько быть актером, сколько кого-то из себя представлять. И так как эта профессия в моей семье была очевидным выбором папы и мамы, то она мне была понятна в плане дисциплины. Работая на съемочной площадке, мне казалось, что я сам расту в своих собственных глазах, потому что я эту профессию как бы знаю изнутри. 

Ничего, конечно же, я не знал. И даже после того, как я пришел в театральный институт, я достаточно быстро понял, что все мои навыки – они, может быть, касаются дисциплины, театральной этики, но не более, и что в самой профессии я толком не разбираюсь. Но даже после того как я закончил театральный институт, несмотря на весь сценический опыт, который был получен в ТЮЗе, я тем не менее не мог дать себе честного ответа на вопрос, насколько я хороший актер. Если говорить об актерском мастерстве, свобода в профессии пришла ко мне гораздо позже. А с самого начала я думал о том, что, может быть, я стану краснодеревщиком, потому что мне очень нравилось работать руками. У меня был очень рукастый дедушка, он был механиком на заводе Кулакова, мы с ним много мастерили. Я очень любил море, думал, что, может быть, я закончу мореходное училище и буду служить в торговом флоте. Еще мы думали об иностранной журналистике, но это не сложилось и всерьез как-то не рассматривалось. А поступать было надо, потому что не хотелось год пропускать. В итоге я поступил в театральную школу.

Потом вы оказались в Америке и там учились. А почему вы не предпочли там остаться – ведь и возможностей самореализации, и денег там больше?

Е. Д. Ну, не совсем так. Я и до этого был в Америке. Я учился в Америке именно театральному делу и танцу между первым и вторым курсом института, и потом уже после окончания института, и даже спустя год работы в театре.

Мой вопрос в том, хотелось ли вам там остаться. А раз вы вернулись, вы это сделали по собственному желанию или потому что так сложилось? Я немножко прокомментирую. Я дружил с известным писателем Эдуардом Лимоновым и часто ему этот задавал вопрос: почему он во Франции не остался, в Америке? Многие же об этом мечтают. 

Е. Д. А что Лимонов ответил? 

Лимонов мне сказал примерно так, что как бы ты там ни выпрыгивал из штанов, ты там все равно будешь никем. А здесь он себя ощущал первым парнем на деревне. 

Е. Д. Ну, на самом деле в чем-то он прав. Не знаю, как насчет первого парня на деревне, но... Кстати, удивительно, что «Это я – Эдичка» я прочел, именно находясь в Америке. Но, так или иначе, он действительно в чем-то прав. Я получил в Америке, можно сказать, вторую профессию, а вот реализовывать ее легче было здесь, в России. Во-первых, потому что где родился, там и пригодился. Во-вторых, к этому моменту я уже очень хотел, чтобы у нас с Никой появился ребенок, и мы хотели, чтобы он родился и формировался здесь. То есть у нас не было изначального плана прожить в Америке.

А почему вам с супругой хотелось, чтобы ребенок здесь воспитывался? Вам чем-то не нравится американская цивилизация?

Е. Д. Нет, при чем тут цивилизация? Потому что бабушки и дедушки здесь. Дело в том, что у виноделов есть такой определенный термин – «терруар». Это все то, что так или иначе влияет на вино. Начиная от земли, заканчивая погодными условиями, количеством влаги, и в это понятие входит очень многое, что, казалось бы, к вину не имеет никакого отношения. То есть, например, высота, на которой растет виноград, животный мир, который окружает виноградник. Мы даже не подозреваем о количестве факторов, которые влияют на виноград. Точно так же мы не знаем количество факторов, которые влияют на человека. 

Вы сами ведь в Ленинграде родились? 

Е. Д. Да.

И вам нравится этот город?

Е. Д. С этим городом у меня достаточно сложные отношения. Иногда он мне нравится, иногда нет. Он бывает тяжелый. Мне иногда кажется, что я из него вырос, а иногда мне кажется, что, наоборот, я до него не дорос.

Вы один из самых известных хореографов России, может быть, даже самый известный и востребованный. А интересуетесь ли вы академическим балетом, его новинками, или, может быть, вам, как и многим, кажется, что это уже такой музейный экспонат немножко – «Лебединое озеро», «Баядерка», «Корсар»?

Е. Д. Я считаю, что искусство проверяется временем. Классический балет называется классическим, потому что он доказал свое полное право на существование, и не просто доказал, а стал основой любого танца. Он представляет собой идеал того изящества, которое скрывается в танце, идеал пропорций, которые необходимы танцовщику, техники, которые необходимы танцовщику, для того чтобы исполнить танец, физических данных изначальных – таких, как сила, выносливость, шаг, линии и прочее. Если, например, мы считаем античное искусство эталоном, то классический балет – это эталон танцевального искусства, безусловно. 

В XIX веке и ранее, да и позже тоже, великие композиторы, которых мы сейчас слушаем в филармониях и оперных театрах – Вивальди, Гендель, Бах, Бетховен, Брамс, Верди, Сен-Санс, Бизе, Берлиоз, Скрябин, Рахманинов – за исключением Чайковского, Дебюсси и Прокофьева, музыки для балетов практически не писали. Как вы это оцениваете? 

Е. Д. Тут пренебрежения нету, просто есть рынок. Вернее, был рынок определенный, и, соответственно, любой композитор ориентируется на какую-то определенную публику. Публика либо салонная, либо публика театральная, либо публика оперная, либо публика, привыкшая к симфонической форме. И, конечно же, огромное количество композиторов писали балеты. Просто балет в той форме, в которой мы его знаем, это действительно относительно позднее увлечение. К форме нескольких актов, к определенному сквозному сюжету, который есть в балете, к сцене, на которой балет может жить, мы пришли относительно недавно. Но если мы сейчас говорим о балете как о театральной форме – это одно, а если мы говорим о балете как о танцевальном жанре – это другое. Потому что все-таки классический балет начал формироваться, может быть, кстати, тоже не столь давно. Потому что это, если я не ошибаюсь, где-то середина, ближе к началу XIX века. Сам жанр, по большому счету, достаточно поздний. Более того, балет же еще формировался одновременно в нескольких европейских странах – в Италии и во Франции в первую очередь, а потом уже в России.

Причем ведь изначально это были балетные сцены в опере, насколько я помню. 

Е. Д. Абсолютно верно. Да, это были вставки.

Ну а вот сейчас, например, в Мариинском театре, и в Большом, и где угодно балет стоит дороже, чем опера. Всегда это правило, да? И его проще смотреть, потому что не надо читать бегущую строку, не надо вслушиваться, а просто смотришь и отдыхаешь.

Е. Д. Ну, как сказать, либретто тоже не мешало бы прочесть, потому что не все балеты в сюжете своем ясны, но публика, которая ходила раньше в балет, она знала все либретто наизусть. Так как не было никаких других развлечений, приличная публика считала своим долгом ходить в театр, в балет, в частности, по несколько раз в месяц. Тогда ходили даже не столько на сам балет, сколько на своих любимых актрис, балерин или реже актеров, балетных танцовщиков. Все-таки эволюция в мужском танце связана с ХХ веком.

Эволюция, произошедшая благодаря Фокину и Нижинскому? 

Е. Д. Благодаря самым разным артистам. Несмотря на то, что и Фокин, и Нижинский в свое время сказали свое веское слово, были еще балетные танцовщики более позднего времени, которые уже в период славы советского балета, такие как Чабукиани, поднимали планку мужского танца выше, выше и выше.

Скажите, пожалуйста, если бы у вас была полная свобода выбора, где бы вы жили, какой уголок нашей планеты вам нравится больше других?

Е. Д. Мне нравится то место, где я сейчас живу в Москве. Мне нравится этот город. Развивается он, не скрою, наверное, быстрее, чем Петербург. Москва для меня – место основного жительства, место, где ходят в школы, в институты и уже на работу мои дети. Это место, где я сам работаю. Из Москвы мои пути лежат в самые разные места, где мне тоже очень нравится. Причем это касается и России такой очень провинциальной, и России, скажем, южной, и Европы. Реже сейчас Америка, но тем не менее по необходимости мы делим наши путешествия на рабочие и на путешествия для отдыха и для впечатлений. 

Мы часто друг другу в семье задаем вопрос, хотели бы мы где-то задержаться, остаться. И мы всегда неизменно отвечаем, что нет. Тем более что, к сожалению, с Питером меня сейчас, после ухода мамы, почти ничто не связывает. Осталась только сестра, которая живет в Пушкине, и племянник. Есть, конечно, огромное количество друзей, знакомых, одноклассников, однокашников по институту. Сейчас мы сидим в театре, в котором я вырос. Поэтому для меня, конечно, Питер всегда место, куда приятно возвращаться. Иными словами, меня устраивает жить в Москве, но мне приятно сюда возвращаться.

Ваши любимые прогулочные места в Москве?

Е. Д. Москве мы живем рядом с проспектом Мира и Сухаревской площадью. И вот там, в начале проспекта Мира, есть так называемый Аптекарский огород. Это Ботанический сад Московского государственного университета. Он находится внутри жилого квартала, который со всех сторон окружают дома. И поэтому многие, даже сами москвичи, не подозревают о том, что у них такой большой сад там есть. Вот представьте, что со стороны Садовой улицы Юсуповский сад будет закрыт – и будет понятно, о чем я говорю. Аптекарский огород побольше, но ненамного.

Если у вас остается время какое-то на досуг, чему вы его любите посвящать? Может быть, любимое чтение, любимые книги, авторы?

Е. Д. Знаете, я еще до сих пор не нахожусь в том качестве, когда я могу сказать: «Ах, люблю перечитывать на досуге Толстого». Да что значит перечитывать? Читать, читать и еще не перечитать. Читаю вроде бы много, но, во-первых, все как-то на бегу, во-вторых, как будто бы на все не хватает времени. Не то чтобы нет привычки, привычка читать как раз с детства есть. Но вот обманывать, говорить, что я, например, легко разбираюсь в отечественной литературе, это будет неправда, потому что все наши классики – они очень объемные, и слава Богу!

Есть вещи, которые от тебя ускользают. Каким бы собранием сочинений ты бы ни располагал, а всегда есть что дочитать. И у Гоголя, и у Бунина, и у Чехова, как ни странно, которого, казалось бы, читал-перечитал. У того же Толстого. Если уж перечитывать, то есть чудесный Пушкин. И более того, он еще к тому же актуальный всегда. Вот как он так умудряется, я не понимаю – ну, гений, тут ничего не поделать! А еще появляются новые, свежие. Еще большой пласт, оказывается, в советской литературе существует: огромное количество писателей, которых надо читать, читать, читать. 

Сегодня с утра до репетиции удалось заскочить на Кузнечный рынок, который разочаровал, и в «Подписные издания», которые никогда не разочаровывают. На 7 тысяч было приобретено очередных книг. И Гроссман, и детская литература, потому что я, как ни странно, ее люблю, и мы ее читаем иногда параллельно с детьми. И очень люблю литературу по архитектуре: была куплена очередная книга по петербургскому модерну. Первая книга в этой очень удачной серии вышла по казенным и публичным учреждениям, а вот эта – по доходным домам и особнякам позднего модерна. Еще была куплена книга о петербургских кладбищах. Она особенно актуальна для меня сейчас в свете моих планов ставить спектакль под названием «Кладбище кукол» здесь, в ТЮЗе. Несмотря на название, это должен быть, как ни странно, детский мюзикл.