Елизавета Пискунова: «Мое творчество делает меня счастливой»
Блистательный русский поэт начала прошлого века Михаил Кузмин как-то бросил: «А ну, Луна, печально! / Печатать про Луну / Считается банально, / Не знаю почему». Молодой, но уже известный и очень успешный санкт-петербургский дизайнер и художник по костюмам Елизавета Пискунова так не считает. Мало того, в дружеском кругу ее так и называют – Луна… Почему – узнаете из ее беседы с «ЭГОИСТОМ»
Насколько я понимаю, родившись в семье известного театрального художника, с выбором профессии вы определились достаточно быстро. Или были какие-то колебания? Может быть, вы хотели слетать в космос или что-нибудь еще?
Елизавета Пискунова. Ну, когда в детстве все девочки хотели быть балеринами, я хотела стать архитектором, хотелось что-то создавать. Но потом так сложилось, что я перед поступлением в университет пошла заниматься на текстиль, и там преподаватели сказали мне, что я вижу слишком пространственно, слишком объемно, что плоские текстильные принты на ткани будут меня ограничивать в том, что я уже сейчас развиваю на листе бумаги. И они мне предложили пойти на костюм, потому что это форма, близкая к текстилю, но которую можно переложить уже в объем, то есть на тело человека. Я очень любила черчение, но с расчетами как-то не шло, поэтому я не пошла в архитектуру. Честно говоря, мне кажется, архитектор, строитель – это мужская профессия: строить города, брать на себя большую ответственность.
В вашем досье я прочел, что вы сотрудничаете с разными театрами. А с какими вам интереснее всего? Какой спектакль, какое драматическое произведение больше других будоражат ваше воображение? Или вы одинаково работаете с любым материалом, который вам предлагает тот или иной театр и режиссер?
Е. П. Исторические. Я как художник по костюмам поставила шесть спектаклей: три из них были детские, три исторические. Конечно, когда ты работаешь над историческим кроем, когда ты изучаешь, как было раньше, все технологические процессы, конечно, очень завлекают, затягивают. Но тут можно переусердствовать и застрять в материале надолго.
Какие эпохи у вас были?
Е. П. Первый спектакль, который я ставила, был «Борис Годунов». Шапка Мономаха, шубы, зипуны… Еще в Южно-Сахалинске был спектакль о первооткрывателе Сахалина Невельском, это эпоха Николая I. Из детских – «Снежная королева», «Сказка о потерянном времени». Детские спектакли – они скорее фантазийные, это что-то обычно пестрое, про яркие ткани, которые привлекают внимание детей. И ты как-то стараешься это все сделать в более мультяшном формате.
Вы помните военную форму наполеоновского времени, как она выглядит? Перья на треуголках, птичьи хвосты? Я подумал, что как раз в ту эпоху, может быть, чуть раньше, французы знакомились с природой своих колониальных завоеваний, Гаити, например. Я когда смотрю на попугаев какаду с хохолками на головах, сразу вижу наполеоновского офицера.
Е. П. Характерный головной убор. Да, много таких ассоциативных историй можно проследить в костюме – это повсеместно, всегда откуда-то вдохновляешься. Подражание ли это животному миру? Во многом – да.
А модное нынче движение фурри, когда люди переодеваются в костюмы животных и организуют какие-то вечеринки на эту тему. Вас это не интересует?
Е. П. Нет, мне кажется, это подростковое какое-то веяние. Я, во-первых, уже сильно старше, и я вообще не понимаю, что у них там происходит. Но я вижу этих детей, подростков, которые действительно с хвостами и в масках прыгают по городу на четвереньках. Это, конечно, удивляет…
А мне кажется, в этом есть какая-то своя философия, потому что когда дети видят, как себя ведут взрослые, как зачастую ненавидят друг друга непонятно почему, как любят своих домашних питомцев больше, чем собственных детей, ничего при этом не требуя от них (от питомцев) взамен. Детям, подросткам хочется просто перестать быть человеком, вернуться в мир природы, который кажется более гармоничным, быть кошечкой, собачкой, птичкой. Ну, как Жан-Жак Руссо в эпоху Просвещения предлагал вернуться в природу, ну и многие другие – в этом ряду тот же Киплинг со своим Маугли.
Е. П. Это форма протеста, так же, как и большинство субкультур, – как хиппи и панки в свое время. С точки зрения психологии, говорят, что когда ребенок пытается почувствовать себя в форме какого-то животного, какой-то составляющей природного мира, это неплохо, что это такой формат изучения окружающего мира, природы.
Здесь можно вспомнить Кастанеду: там индейские шаманы превращаются в ворону, в волка, практикуют так называемый культ оборотня. Такие традиции, мне кажется, есть у всех первобытных народов. Да почему у первобытных? Песня Макса Фадеева «Я ворона», которую поет Линда, написана в России чуть более четверти века назад. А вы в ваших коллекциях какие-то животные мотивы не используете?
Е. П. В моих личных – скорее нет. Но в коллекции Фаберже я использую фактические изображения, на одном платье, например, есть вышивка с улиткой.
Вы сталкивались с тем, чтобы кто-то из кутюрье откровенно использовал какие-то кошачьи, птичьи, рыбьи мотивы?
Е. П. Конечно, это очень распространено. На подиумах это можно проследить, когда возникает прямая ассоциация, – это какие-то маски, ушки, хвостики, чешуя, рыбьи хвосты. Юбка, которая называется «рыбий хвост», – это же прямая ассоциация с женщиной-рыбой – русалкой. Перья, крылья, широкие размахивающиеся рукава. Даже с образами насекомых бывает какая-то связь: есть шубы, похожие на пушистых гусениц, это даже стало мемом.
У Пелевина есть роман «Жизнь насекомых» – не самый удачный, на мой взгляд, но идея та же.
Е. П. У меня, кстати, есть один нереализованный театральный проект. Я рисовала костюмы для «Братьев Карамазовых», которые выглядят как тараканы и какие-то другие насекомые. Это должен был быть хореографический спектакль с такой инсектологической метафорой: Карамазовы в своей квартирке, в затхлой бытовой домашней атмосфере прозябают, как какие-то мерзкие насекомые.
Тут сразу приходит на ум Гофман, «Щелкунчик» Чайковского – Петипа с его Мышиным королем. А интересно, такие «Достоевские» в мире моды, такие «кутюрье страдания и ужаса» бывают, кто создает какие-то жуткие трагические костюмы, от которых становится не по себе? Условно в стиле «Раскольников с топором».
Е. П. Это будет абсолютно не русский пример, но для меня очень яркий – британец Alexander McQueen. Его коллекции – про человеческие страдания, он всегда затрагивает острые темы. И если у него кто-то выходил в образе полумертвого, в крови, то это, конечно, до мурашек.
Для британцев это очень характерно: взять оперу Бенджамина Бриттена «Поворот винта» – о том, как некое привидение увлекает мальчика общением с потусторонним миром, потом крадет его душу, и мальчик умирает. Или вспомните обложки британской heavy metal группы Iron Maiden. В Англии очень много такой готики.
Е. П. Мне кажется, «Кентервильское привидение» Оскара Уайльда – это просто мягкая версия того, о чем мы с вами говорим…
Лиза, давайте теперь о самом интересном для «ЭГОИСТА», а особенно для эгоисток: вы недавно решили создать собственный бренд «Луна влюблена». Что это за история?
Е. П. В начале лета этого года я открыла свой бренд, который назвала «Луна влюблена». Я шла к нему долго: завершив свой путь обучения в университете и получив степень магистра в Англии на фэшн-дизайне, я поняла, что мне интересно заниматься собственными проектами и выражать свою мысль напрямую, нежели работать на кого-то. Хотя при этом я параллельно продолжаю заниматься театральным костюмом и выпускаю спектакли. Когда ты работаешь художником по костюмам в театре, ты все равно зависишь от режиссера и от других художников. А бренд я создала для себя, это как такой стартап, можно сказать, что-то выросшее из хобби, но при этом подкрепленное профессией.
Хобби?
Е. П. Костюм и какие-то наряжательства – это все про меня. Я с детства любила устраивать костюмированные вечеринки, создавать и воплощать образы. Уже 11 лет я занимаюсь фотографией – для фотографий я образы тоже чаще сама создаю и стилизую эти съемки.
Про что ваша коллекция бренда «Луна влюблена»?
Е. П. Каждый, наверное, воспринимает по-своему, но для меня это в первую очередь про природу и про любовь. Вообще, Луна – это, можно считать, мой псевдоним. Меня уже давно так называют. В первый раз меня назвал так мужчина, моя первая любовь, и писал обо мне в стихах, называя меня Луной. А дальше уже меня начали называть все друзья, записывать меня так в контакты в телефон, и как-то так повелось, что я везде теперь Луна.
Вас приглашали в Музей Фаберже в Баден-Бадене создать коллекцию к юбилею его основания. Почему выбрали именно вас? Как вам работалось в Германии? Какие у вас впечатления от немцев?
Е. П. Да вообще получилось так, что немцев как таковых как будто бы там и не было. Фаберже – это все-таки русская история, несмотря на корни ювелира. И владелец Музея Фаберже в Баден-Бадене, естественно, русский. И все, с кем я общалась и взаимодействовала в процессе создания, они были русскоговорящие. Но на показе я также общалась с моделями-француженками. Потому что те, кто нам помогал с организацией показа, приехали из Франции и привезли с собой, соответственно, девушек-француженок. С ними взаимодействие было на невербальном языке жестов, потому что некоторые из них плохо знали английский. Я где-то показывала жестом, двигала рукой, и они прекрасно понимали, как надо. А попала я на этот проект-эксперимент через русскоговорящих знакомых. Я еще тогда училась в университете и параллельно выпускала эту коллекцию.
Это, наверное, высокая оценка ваших достижений?
Е. П. Мне было очень приятно, потому что в Музее Фаберже на другие праздники приглашали, конечно же, более именитых дизайнеров.
Сказался ли на работе русских дизайнеров в Европе общий «запрет» на русскую культуру в западном мире в связи с известными историческими событиями последних двух лет?
Е. П. Мне кажется, в России этот трагический разрыв чувствуется даже ярче, чем в Европе. Потому что свою дипломную работу в сентябре 2023 года на магистратуре в Великобритании я делала на славянскую тему. И этот проект я делала вместе с девочкой с Украины: я как русский дизайнер, а она как украинская вышивальщица – она делала славянские вышивки на моей одежде. И вот когда я в Англии занималась этим проектом, мне никто ни разу – ни в университете, ни где-то еще – не сказал о том, что что-то не так.
И украинская девушка тоже ничего не сказала?
Е. П. Нет. У нас ведь очень совмещенная история. И если посмотреть на белорусов тоже, и на историю вообще всего славянского племени, очень многое совпадает, что-то прямо идентично. Когда мы проводили исследования, мы находили множество совпадений. А вот в России сейчас стало меньше Европы: чувствуется обращение к себе, к своим корням, и это неплохо. Я как раз-таки этим тоже занимаюсь сейчас.
В ХХI веке принято считать, что во всех сферах искусства все уже создано, написано, все стили и вариативные возможности исчерпаны, композиторы уже практически не могут создать новую мелодию, все драматические коллизии многократно обыграны – наступает царство ремейков. Что в этом смысле вы можете сказать о моде?
Е. П. Ремейки, наверное, не совсем правильное слово, потому что мода в целом циклична. Если проследить историю моды, то там каждое десятилетие или двадцатилетие берут старые забытые детали, заново перевоплощают их и как-то переиначивают. Сейчас это интересно с точки зрения того, что появляются новые технологии. Если раньше многое делали вручную и, конечно, этот труд ценился выше, то сейчас можно быстро достичь каких-то эффектов невероятных с помощью тех же 3D-принтеров, использования силиконов, каких-то новых материалов, светоотражающих или, наоборот, флюоресцентных… Хотя я, например, не совсем поддерживаю использование пластика, но это может быть тоже что-то экологичное, переработанное, вторичное. Сегодня новые материалы и технологии – это, наверное, то, что привносит свежесть в уже существующие идеи. Как будто бы, да, все это уже есть и все было, но это все равно уже не копирование, не ремейк, это нечто новое, вдохновленное чем-то, взятым из прошлого.
Великий и ужасный русский символист Фёдор Сологуб в одном из своих романов устами кого-то из персонажей выразил мысль: соблазняет не тело, соблазняет одежда. Согласны ли вы с этим утверждением?
Е. П. Скорее да, чем нет. Сейчас, создавая бренд «Луна влюблена», я об этом как будто бы и не думала. Но когда я уже выпустила коллекцию, мне стали говорить, что она очень эротичная, что в ней есть подчеркнутые сексуальные моменты. Меня это удивило, потому что я этого не вижу: коллекция вся закрытая, нет каких-то очевидных вещей – таких, как открытое декольте или короткая юбка. Просто каждый человек, наверное, по-своему видит это, улавливает какие-то тонкости. А одежда дает развитие эротической мысли. Наверное, все-таки снять одежду – в эротическом смысле гораздо более интересный момент и дает больший простор для фантазии мысли, чем уже просто раздетый человек.
То есть вы считаете, что на нудистском пляже не возникает такого сексуального ажиотажа, как тогда, когда человек одет в какую-то эротичную одежду?
Е. П. Скорее да.
Вы родились в Санкт-Петербурге – городе с преобладающим серым цветом: большую часть года небо, асфальт, фасады домов – серые, вода в реках серая, лица обывателей серые. Эта пресловутая петербургская серость как-то наложила отпечаток на ваше творчество, ваше видение костюма? Или вы, наоборот, может быть, как-то стараетесь уйти от этой серости?
Е. П. Вообще, я очень люблю колористику. И, наверное, за счет того, что я очень увлекаюсь цветом, я не могу сказать, что в Петербурге все серое. Ну вы же сейчас шли по улице, и я сейчас шла, светило солнце...
Оно, к сожалению, не слишком частый гость в нашем городе.
Е. П. Ну, не так часто, но даже когда пасмурно, очень много оттенков…
…Серого. Остроумова-Лебедева такая…
Е. П. Если прищуриться, абстрактно посмотреть, то оно станет все, наверное, серым. Но вообще, я очень люблю и пастельные тона, и фасады, у которых есть и холодные голубые, и теплые бежевые оттенки.
А любимый цвет какой-то есть?
Е. П. Сейчас, наверное, сиреневый. Но при этом я не привязываю это никак к своим коллекциям. Сейчас в бренде «Луна влюблена» первая коллекция вообще сшита из крапивы, и она неокрашенная. То есть это материал, который имеет натуральный оттенок, и я его оставила таким, чтобы показать натуральность природной чистоты. В дальнейшем я планирую окрашивать ткань сама, попробовать работать с цветами и фруктами, овощами, добиться этого тоже каким-то таким прямым натуральным эффектом. Но я могу сразу сказать, что это не будут яркие цвета, как какой-то пестрый, желтый или фуксия, розовый. Будут скорее не кричащие, а тоже приглушенные природные оттенки.
Крапива – никогда не слышал об этом материале – это что-то наподобие традиционного русского льна?
Е. П. Конкретно та крапива, которую я использовала для первой коллекции, похожа на лен в переплетении. А так это обособленный материал, гипоаллергенный, воздухопроницаемый, а также не требует большого количества воды, пестицидов и химических удобрений при выращивании. Мало кто о ней знает, и я часто слышу удивление от людей: мол, а крапива не жжется? (Смеется.)
Я тоже об этом сначала подумал и боялся прикоснуться к тканям ваших платьев из крапивы… Французы говорят: Le style c’est l’homme même. Ваша любимая литература, музыка, живопись, кино? Что вас в большей степени вдохновляет на создание образов – природа, жизнь или произведения других мастеров?
Е. П. Литература – это точно поэзия и это сразу Бродский. Музыка – это инди-рок, чаще российский – Илья Мазо, «Вальс в Конго». Живопись: из русских Константин Сомов, а из зарубежных Эгон Шиле. А кино... ну, наверное, двух режиссеров могу выделить: это Рой Андерссон и Уэс Андерсон. Рой Андерссон малоизвестный, это абсолютный артхаус. А Уэс Андерсон – это «Гранд-отель «Будапешт» и «Королевство полной луны».
Вы придерживаетесь какой-то философской концепции? Мы сейчас говорили о счастье, а в вашем представлении счастье – это что?
Е. П. Я не то чтобы придерживаюсь прямо какой-то концепции, но мне кажется, что счастье возникает от деятельности. Я, например, не люблю стабильность: когда в твоей жизни ничего не происходит и у тебя просто все нормально. И ты ничего от этого не получаешь, никаких ни эмоций, ни настроения. Я всегда в движении, занимаюсь творчеством, совмещаю разные виды деятельности, как я уже говорила: и фотографию, и театр, и моду. Счастье – это когда я понимаю, что я сделала что-то полезное для себя и для окружающего мира, что я стараюсь тоже учитывать. Это меня заряжает и вдохновляет на новые проекты.
Для меня также важны в жизни семья, любовь – мои родители и друзья. Просто у меня сейчас, поскольку я занимаюсь работой, творчество и деятельность на первом месте, а семьи и детей у меня пока нет, поэтому я не могу так прямо в начале списка поставить, условно, «мой ребенок», «мой муж», потому что я просто сейчас не в этом поле. Но я понимаю, что мне хотелось бы и этого тоже, и, вероятно, это тоже будет меня вдохновлять. На данный момент мое творчество делает меня счастливой.