Георгий Штиль: «Мои лучшие роли – в детских спектаклях и фильмах»

Народного артиста Георгия Штиля узнают в лицо, без преувеличения, несколько поколений граждан России и стран бывшего СССР. И неудивительно, потому что он не только одна из ярчайших звезд товстоноговского БДТ, но и в кино сниматься начал еще в 1960 (!!!) году и продолжает сниматься по сей день: таким образом, его карьера в кинематографе продолжается уже без малого 65 лет! Очень похоже на рекорд из Книги Гиннесса. Сайт кино-театр.ру сообщает, что на счету Георгия Штиля 227 актерских работ в кино. При этом артист и сегодня строен, бодр и, безусловно, молод душой. «ЭГОИСТУ» посчастливилось встретиться и поговорить с Георгием Антоновичем на одной из его репетиций, где он присутствовал в качестве режиссера.

Георгий Антонович, я слышал как-то о том, что вы лично помните главного коммуниста Ленинграда начала 1930-х Кирова. Как это возможно? Ведь в момент убийства Кирова 1 декабря 1934 года вам было всего лишь два года и девять месяцев.

Георгий Штиль. Да, очень хороший мужик был, мне маленькому «козу» когда-то делал. Я, конечно, не помню, мне тогда был где-то год от рождения – папа мой помнил, рассказывал мне. Мы жили напротив его дома на Кировском проспекте, который после революции назывался улицей Красных Зорь, я тогда был такой маленький, что даже почти еще не ходил. А Киров гулял в садике, где памятная доска ему сейчас висит. Там два садика: с одной стороны, был стадион, где памятник Низами, около площади Льва Толстого, а второй садик был, куда Киров ходил, рядом с его квартирой. Он оттуда выходил из какой-то особенной запертой для посторонних двери, его запускали, и он там гулял по вечерам. И батька мой с ним: он инженером на заводе работал. Я потом много видел старых большевиков, которые лично знали Кирова, и читал все, что нужно, на эту тему. Киров очень любил женщин – а кто их не любит? – ну, из-за этого и пострадал. Все осуждения на эту тему – ерунда, тоже как про деньги: говорят, вот, мол, такой-то любит деньги – а кто их не любит? 

Скажите, пожалуйста, вы, наверное, помните тогда товарища Сталина? Получается, что Сталин умер на следующий день после вашего двадцать первого дня рождения.

Г. Ш. Я помню, что, когда я при Сталине был комсомольцем, комсомол для меня был просто святым делом. Если сказали бы пойти и положить за это свою жизнь, пошел бы, не задумываясь. Там было что-то очень хорошее, много чего хорошего было. Учили хорошему, плохому не учили. Учился я в 69-й школе на Кировском, это бывший лицей. И там, когда поднимаешься по лестнице с первого этажа, была ниша, и в этой нише был огромный бюст Пушкина. И вот, вы знаете, как-то мы были на гастролях в Германии, в Тюрингии, в маленьком таком городе Гера, напротив которого – километра два-три – находится Бухенвальд. И мы как-то пошли посмотреть на мемориал и, проходя, решили сэкономить время и прошли напрямки через кладбище. Я иду, и передо мной стоит этот Пушкин – вот точно такой бюст, какой был у нас в 69-й школе. Откуда он там взялся, я не знаю, а там не было даже у кого спросить, потому что мы были без переводчика.

Встреча неожиданная и история сюрреалистическая, достойная пера Даниила Хармса. Вы знаете, сегодня интернет дает такой ответ: в немецком городе Гера в Тюрингии есть памятник Пушкину, установленный там, где-то между 1987-м и 1989 годом… 

Скажите, пожалуйста, вы сейчас можете вспомнить все ваши роли? Мне кажется, тут дело даже не в годах, потому что вы выглядите лет на тридцать моложе вашего паспортного возраста, а в количестве ролей…

Г. Ш. Иногда даже большие роли не помню. Недавно американцы звонили. Говорят, вы снимались в такой-то картине, мы не можем найти главного режиссера этой картины – помогите. А почему звонили? Потому что у нашего фильма в интернете два миллиона просмотров. Я поначалу обрадовался: думаю, если два миллиона просмотров – а там ведь свои законы есть, и актерам платят какие-то отчисления, проценты в зависимости от частоты просмотров, – то, может быть, они про деньги. У нас ничего этого почти что нет. А почему они звонили на самом деле? Оказывается, мы первые в мире поставили фильм по книжке «Властелин колец» – на четырнадцать лет раньше, чем они. Там такой ажиотаж был: как это так, американцы не могли первыми снять фильм по такой знаменитой книжке! А мы на Ленинградском телевидении поставили эту картину. Я даже и не помнил, что я там снимался, а они прислали мне всю информацию, два раза звонили и все нашли.

Я полюбопытствовал: это был телеспектакль «Хранители» 1991 года, снятый на Ленинградском телевидении, режиссер и сценарист Наталья Серебрякова, и вы там играли хоббита Бильбо Торбинса. С вами в этой картине снимались из звезд еще Елена Соловей, Виктор Костецкий, Николай Буров и Валерий Дьяченко.

Г. Ш. У нас там много танцев, песен, музыки было, а в американской версии всего этого нет. Ну, может быть, американцы лучше сделали в техническом отношении – это да. У нас же это все-таки телевизионный фильм, но всё равно там очень много хороших мест. 

Когда у вас был выбор профессии, вы сразу решили пойти в актеры или у вас были какие-то варианты и сомнения?

Г. Ш. Я учился неважно, учиться не любил, любил спорт. После войны все любили спорт – футбол, борьба, карате. На Московском проспекте открылось военное училище на летчиков уже сверхзвука. Я не поступил, потому что не сдал немецкий язык – не захотел. Я немцев ненавидел: я же первые три месяца блокады был здесь, в Ленинграде, – мне сейчас за это три тысячи в месяц платят. Немцы хотели сжечь город зажигательными авиабомбами – не получилось. Все-таки дома каменные были в основном, но перекрытия деревянные. Тем не менее горело мало – девчонки тушили на крышах эти зажигалки песком, а я им успел в эти три месяца песок наверх потаскать. А потом стали стрелять из пушек, знаете где: тогда уже стали писать на Невском – «Здесь опасно ходить, с левой стороны можно, а с правой нельзя». Фамилия у моего отца немецкая, но никакого отношения, по-моему, он к немцам не имел. Дед у меня был Иван Иванович, отец Антон Иванович. А потом мы по раннему льду на Ладоге уехали в эвакуацию в Башкирию, там было очень голодно. 

Ну и как же все-таки вы оказались в актерской профессии?

Г. Ш. Армия. Я обожал армию. Я и сейчас ее люблю, но не всё. Потому что тогда патриотизм, конечно, был потрясающий. Конечно, кто-то не хотел идти убивать – кому хочется! Разные были люди, обиженные были, многих раскулачивали. Всё было. Я служил четыре года в Калининграде в авиации. А взяли меня со второго курса Института физкультуры – это был 1951 год, когда водородную бомбу испытывали, и нас хотели отправить на Новую землю, но, слава Богу, не послали. В Калининграде я даже с командующим как-то познакомился – облил его шампанским. Случайно. Мне дали открыть шампанское, а я не умею – первый раз в жизни взял в руки бутылку шампанского. Пробка хлоп – и вдруг все на него как свистнуло! Он случайно к нам подсел, а наши девчонки просили, чтобы я шампанское открыл. Я в Калининграде уже был в армейском творческом коллективе, там хороший тоже режиссер был, интересный. И так как-то пошло, пошло, пошло, пошло. 

У меня было с кого пример брать – мой отец-инженер был заслуженным артистом завода «Электрик», участвовал в заводской самодеятельности – играл в спектаклях, главные роли играл, пел здорово – баритоном. Его даже во МХАТ когда-то приглашали. И я у него частенько на заводах выступал. А когда я уже был на втором курсе мореходного училища, которое сейчас на Большом Смоленском проспекте, я подрался, залепил человеку в лицо за то, что он сказал, что блокадный Ленинград – это всё вранье. И меня выгнали – через забор перебросили, чтобы всякие справки не собирать. Потом уже я понял, что надо учиться. Во мхатовское училище поступил сразу же. МХАТ всегда гастролировал у нас в Доме культуры Промкооперации, самый большой зал тогда был в Ленинграде – сейчас это ДК Ленсовета на Каменноостровском. Там хороший коллектив был, принимали только тех, которые уже что-то умеют. Но меня взяли, потому что не имели права меня не брать. Был такой закон, что после армии обязаны были принять. Если надо какие-то экзамены досдавать, я потом сдавал в нашем театральном. Я приехал в Москву, посмотрел Москву, мне страшно не понравилось. 

А сейчас вам Москва нравится? 

Г. Ш. Да, нравится, нравится. Не все москвичи мне только нравятся. И не нравится, что мы (Ленинград, Санкт-Петербург. – Прим. авт.) стали каким-то областным городом! У нас было такое телевидение потрясающее, такое потрясающее радио. «Ленфильм» – киностудия мирового класса. Прекрасно все было и весело. Потому что старались, чтобы люди были не одинокие, а чтобы жили и радовались жизни вместе. Конечно, коммуналки – это не было здорово. Я сам тридцать шесть лет прожил в коммуналке. Когда я приехал из Москвы, получил ключ, стучусь в квартиру, там сидит человек за столом, молодой, курчавый такой, на столе стоит бормотуха, полбутылки уже выпито, салат какой-то. 

Мне приятель из Ленинграда позвонил, говорит: у нас Елизавета Ивановна Тиме набирает курс, хороший курс, она сама интересная, ты же ленинградец, возвращайся! Я говорю: конечно, не понравилась мне Москва – суета, драки какие-то все время. Воровство страшное было в Москве. 

Вернулся в Ленинград в 1955 году. Пошел к Александру Александровичу Брянцеву в ТЮЗ проситься, там студия была всегда. А он говорит: Жора, я не могу тебя взять, потому что тебе уже 25 лет. Но я тебе дам записку, и в любой театр тебя возьмут. Так в итоге уже после нашего театрального я оказался в БДТ. 

Хотелось бы поговорить с вами о репетиции, на которой мне сейчас посчастливилось побывать. Это пьеса, насколько я понял младшего современника Пушкина Владимира Соллогуба – комедия, которая называется «Беда от нежного сердца». А актеры, которые сейчас играли на сцене, – это ваш курс?

Г. Ш. Это не совсем артисты, это, так сказать, самодеятельность – хорошие интеллигентные ребята, хотят стать актерами, хотят в эпизодах сниматься в кино. Они нигде не учились, но что-то у них получается, они хотят хорошо говорить, красиво, читать стихи где-то там, я не знаю, или поздравления на каких-то вечеринках. Они взрослые – есть женщина, у которой двое детей, и она все-таки ходит три раза в неделю в Дом офицеров на репетиции. В каждом Доме офицеров в каждом городе есть такая самодеятельность. И очень много людей у нас в театре вышли из самодеятельности – именно из армейской самодеятельности. Кирилл Лавров, многие другие, ну и я тоже вышел из армейской самодеятельности.

Это вы им предложили Соллогуба? 

Г. Ш. Да, я предложил. Потому что это такой легкий жанр, где можно как-то себя показать и в пении, и в танце, и в речи. Учу их читать стихи – большие, длинные, коротенькие, маленькие. Не важно что – любой вид чтения. А это сейчас у нас заброшено. У нас сейчас со сцены никто ничего не читает – в смысле стихов. А читать – это основа актерского мастерства: чтение – это как ты ведешь себя, как ты передаешь это зрителям, каждому человеку, что и как ты хочешь сказать в этом произведении, которое ты предлагаешь зрителю. 

Это то, что называется сценическая речь? 

Г. Ш. Да, да, сценическая речь, а ее сейчас закрывают во многих вузах, говорят: учите сами, факультативно. Это самое страшное. Как это? Без сценической речи не может быть актерского мастерства. Есть балетная школа, есть эстрадная школа, есть певческая школа, но основа всего, основа основ – это актерское мастерство: и в балете, и в пении, и в цирке, где хотите. Вот возьмите нашего знаменитого Юрия Никулина: он комик вроде бы, а как он в картине «Двадцать дней без войны» читал, перед всеми говорил о войне! Или балет: наша великая балерина Галина Уланова, единственная дважды Герой Соцтруда, она пятнадцать лет училась актерскому мастерству у моей учительницы Елизаветы Тиме. Или Шаляпин, который был больше артистом, чем певцом. Он в 1919 году хотел даже сыграть в нашем театре Отелло, но не удалось. А он хотел очень. Этого простому человеку не понять – ему надо это рассказать, объяснить. 

А как вы вообще оцениваете сегодняшний театр, актеров? Вы говорите, что в театральных вузах закрывают отделения сценической речи, а какой-то луч света в конце тоннеля есть, на ваш взгляд?

Г. Ш. По-моему, никакого. Надежда только на то, что появится министр – какой-нибудь настоящий мужик, какой-то интеллигент, который знает театр и актеров, потому что театр – это основа актерского мастерства, еще раз говорю. В любом искусстве – в дирижере, в балетмейстере, в певце. 

Чтобы не заканчивать в минорном тоне, поделитесь, пожалуйста, вашим секретом долголетия и бодрого состояния духа и тела во всяком возрастею.

Г. Ш. Во-первых, надо любить, во-вторых, заниматься физкультурой, спортом. Надо радоваться жизни и радовать всех вокруг – нести людям добро. Вот и всё.