Кимин Ким: «Я чувствую, что у меня начинается вторая жизнь»

Премьеру Мариинского театра Кимину Киму 28 октября 2025 года исполняется 33 года. О том, для чего смотрит записи своих выступлений, как относится к импровизации на сцене, за что его могут возненавидеть балерины и как отметит свой день рождения, звездный артист рассказал в эксклюзивном интервью «ЭГОИСТУ».

Кимин, вам исполняется тридцать три года. У нас этот возраст называют возрастом Христа, и считается, что в эти годы мужчина подводит какие-то итоги своей жизни. У вас есть похожие ощущения?

Кимин Ким. Интересный вопрос, но никогда не думал, что в тридцать три года что-то может меняться. Первое, что приходит мне на ум, это, наверное, ответственность. Она и раньше была у меня, но сейчас почему-то я стал, кажется, более ответственным. Еще в последнее время мне кажется, что у меня начинается вторая жизнь. Когда приехал в Россию, казалось, что вот сейчас у меня начнется новая жизнь, а первая была в Корее. Но в последнее время чувствую начало новой, второй жизни. Появились новые ощущения. Даже спектакли стал смотреть по-другому.

Я стал иначе относиться к друзьям и знакомым, больше понимать других, заметил, что становлюсь более спокойным. Допустим, если раньше меня интересовали проблемы других, то сегодня ищу их в себе. Может, это связано с возрастом, не знаю. И к спектаклям стал относиться по-другому. У меня появилась некая чувствительность, то есть на сцене ощущаю кое-что другое, неизвестное раньше.

Например?

К. К. Ту же музыку глубже понимаю и чувствую. Партнерш в дуэте тоже глубже чувствую. Раньше казалось, что все это было, но оказалось сейчас все иначе. Но особенно музыку стал по-другому чувствовать. Мне это нравится, хотя иногда страшно.

Страшно?

К. К. По-хорошему страшно.

На сцене?

К. К. Нет, вообще, когда слушаю музыку.

Волнение?

К. К. Можно и так сказать, но… как это объяснить? (Задумывается.) Знаете, вот есть Галактика, и если посмотреть на наш мир из космоса, то начинаешь понимать, какие мы все маленькие. Когда начинаешь это понимать, то делается страшно.

Интересная для артиста балета философия…

К. К. Это неплохая философия. А музыка – это язык, которого больше нигде нет в мире. Она глубже корейского, русского или английского языков. Музыкой можно объяснить всё. Я имею в виду, конечно, классическую музыку. Когда слушаешь Чайковского, понимаешь: его музыкой можно объяснить всё то, что нельзя сказать словами.

Трудно представить драматических актеров на сцене без эмоций. Насколько они важны для балетных танцовщиков? Тем более что с третьего яруса, например, их, если они есть, сложно увидеть…

К. К. Если с третьего яруса не видно эмоций танцовщика, то он нехороший танцовщик. Когда я приехал в Россию, мой папа Владимир Викторович (Кимин Ким называет папой своего педагога Владимира Кима. – А. М.) послал меня на последний ярус и сказал: «Смотри, как далеко отсюда сцена. Теперь ты понимаешь, сколько тебе нужно движений, чтобы твои эмоции увидел зритель отсюда?»

Вы импровизируете на сцене?

К. К. Да. Без этого скучно.

Но есть же актеры, которые могут просто заучить роль – и ни шагу налево или направо.

К. К. Такие есть, но это нехорошо, и я не могу сказать, что это стандарт. Знаете, как-то Владимир Викторович Васильев пригласил меня к себе домой. Мы пили чай, и он мне сказал: «Кимин, если чувствуешь, что начинаешь танцевать одинаково, то лучше начни падать. Пусть люди посмеются, но они запомнят этот день». Знаете, это правда интереснее, чем смотреть постоянно один и тот же фильм.

Очень опасно танцевать постоянно идеально и никаких эмоций не показывать. В Европе сейчас танцуют очень чисто, можно сказать, идеально, и это, конечно, хорошая школа, сильная школа. Но меня так воспитали педагоги, что танцевать надо так, чтобы после спектакля ничего не осталось. Проще говоря, это не физическая усталость, а энергетическая.  Все эмоции нужно отдать на сцене зрителям.

В театре много условностей. Роскошные декорации, блестящие костюмы, фантастическая музыка, сотни зрителей… А потом, когда спектакль заканчивается, вы идете в гримерку, смываете грим, принимаете душ – и выходите на улице, где ничего этого нет. А что дальше?

К. К. Это самый неприятный момент. На сцене испытываю много разных чувств: волнение, страх, радость. На ней столько энергии, потому что общаюсь своим телом со зрителями, играет музыка, чувствуешь поддержку труппы. И это не только я танцую – и зрители танцуют и кричат нам «браво». Мы танцуем для них, делаем прекрасное действие… Потом всё это заканчивается. Я считаю, нужно уметь пережить это. Знаете, я фанат балета, просто сумасшедший фанат. Мне кажется, их мало, их должно быть больше.

У вас много ограничений?

К. К. С алкоголем – нет, потому что я не очень люблю его. Могу выпить какой-нибудь коктейль или виски. Если скажу, что много ем, то балерины после этого интервью начнут меня ненавидеть. (Смеётся.)

Почему?

К. К. Потому что, скажу честно: я много ем и люблю поесть. Как для человека из балета физически, наверное, это нехорошо, но я много работаю. У меня тоже есть свои недостатки, но диеты никогда не придерживался. Недавно я сказал ребятам, что в отпуске поправился на четыре килограмма. Они удивились: «Как? По тебе незаметно». Наверное, они правы. У меня длинные руки и ноги, и из-за этого не видно. А еще я худею из-за постоянных занятий. Могу заниматься не только на репетиции, но и после нее, и до урока.

И дома?

К. К. Дома тоже занимаюсь, потому что у меня такая физика.

Спорт балетным танцовщикам противопоказан или балет тоже своего рода спорт?

К. К. Мы не любим, когда балет сравнивают со спортом. У спортсменов другой менталитет. Они, условно говоря, прыгают благодаря мышцам, а мы – душой. Балет – это философия.

Но там и там те же физические нагрузки, а без железок сложно накачать мышцы…

К. К. Конечно, кто-то занимается штангой, кто-то упражняется с гантелями. Нам же, танцовщикам, нужно поднимать девушек. Я редко, но тоже поднимал штангу. Если честно, мне тяжело смотреть на сцене большого, как бодибилдер, мужчину.

Разве такие есть?

К. К. Есть. Сейчас в мире началась тенденция, особенно в Европе и Америке, когда ученикам балетных школ нельзя говорить, что им нужно похудеть. За это могут чуть ли не посадить в тюрьму! Якобы это расизм, это может уничтожить ученика. Согласен, хвалить нужно, но почему нельзя сказать ученице, что она толстая для балета? Проблема не в том, что ее хвалят, даже если она плохо танцует, а в том, что, когда ей будет девятнадцать и она придет устраиваться в театр, ее просто не возьмут. Под разными предлогами откажут. Мне кажется, нужно просто корректно говорить ученикам, чтобы они следили за собой. Согласитесь, было бы странно, если бы мы хвалили доктора, который неправильно делает операцию.

В вашем репертуаре в основном классический балет. Не хотелось бы попробовать себя в современной хореографии?

К. К. Конечно, я мечтаю об этом. У меня есть четыре любимых современных хореографа – Ролан Пети, Морис Бежар, Григорович и Якобсон. Кое-что я уже танцевал у Григоровича – «Легенду о любви» и «Лебединое озеро».

Вам не предлагали сниматься в кино?

К. К. Было одно предложение, но давно. Мне хотелось бы сняться в фильме, похожем на «Белые ночи» с Михаилом Барышниковым.

А в драматическом театре хотелось бы попробовать себя?

К. К. Никто не приглашал.

Странно, в Петербурге десятки театров…

К. К. Может быть, когда-нибудь пригласят.

Карьера балетных танцовщиков довольна коротка. Вы задумываетесь о том, чем будете заниматься, когда ее завершите?

К. К. Да, но в интервью не скажу. Это секрет. Надеюсь, что она продолжится также в балете.

Вам было двадцать три года, когда вы стали премьером Мариинского театра. Если сегодня молодой артист спросит вас, что нужно сделать, чтобы повторить ваш успех, что бы ему ответили? Только, пожалуйста, не говорите, что всё решает труд…

К. К. А я и не скажу, но то, что для других труд, для меня необходимость. Как и дополнительные занятия. Нужно постоянно стимулировать себя. Знаете, раньше я еще говорил молодым артистам, что нужно много трудиться, сейчас так не скажу. Если о чем и говорить, так это о любви.

О любви?

К. К. Да, о любви к сцене. Вы думаете, у меня была мечта стать премьером Мариинского театра в двадцать три года? Нет, я не мечтал об этом. Я мечтал танцевать в Мариинском и о дуэте с его балериной. То, что стал премьером, так получилось. У меня не было такой цели.

Сегодня вы, смотря на молодых артистов театра, можете сказать, кто из них через какое-то время займет ваше место?

К. К. Никто.

Почему?

К. К. Потому что они другие. Я не могу занимать их место, а они – мое. Мы, танцовщики, все разные: у них свой путь, у меня свой. В театре люди любят сравнивать: кто лучше и кто хуже. Это нормально, так интереснее, но каждый артист должен понимать, что мы все разные. Иначе нет индивидуальности. Когда танцовщик хочет сделать что-то лучше, чем другой, только потому что тот делает лучше, то в этом есть некое самовозвышение, и это вызывает негатив. Я понял, что зрителю это неинтересно. 

Знаете, я как-то подошел к Владимиру Шклярову (российский артист балета, премьер Мариинского театра с 2011 по 2024 годы – А. М.) и спросил: «Ты так хорошо делаешь это движение, научи меня, как его делать». Я не постеснялся спросить, и он объяснил мне свой секрет. Это же здорово, когда артисты делятся своими секретами с другими. У меня нет такого в характере: я вот это делаю хорошо, но никому не скажу, как это у меня получается.

И если к вам подойдет совсем молодой артист с просьбой подсказать что-то, вы объясните?

К. К. Я всегда говорю ребятам: спрашивайте. И всегда объясню. У меня очень мало времени, много дел, но всегда найду полчаса, чтобы показать свои секреты. Не важно, в какое время, хоть вечером, после спектакля. Я всегда открыт.

У русских за границей начинается ностальгия по родине: они скучают по березкам, снегу, пряникам, салату оливье. Вы уже пятнадцать лет живете в России. Скучаете по Корее?

К. К. Здесь я чувствую себя как дома. Я очень люблю Корею, но моего дома уже нет – родители давно убрали мою комнату. Мне нравится встречаться с ними, всегда жду своих родных братьев. Корея – моя родина, но у меня в России есть свой дом. 

С друзьями детства общаетесь?

К. К. Раньше часто звонил им, но сейчас – практически нет. У нас школа делится на начальную и среднюю. Наш класс почти не менялся, так как все ребята были из одного района. А когда я поступил в балетную школу, до нее нужно было добираться полтора часа, а мои друзья остались в другой школе. Потом я уехал в Россию, пришел работать в Мариинский театр…

Знаете, мне кажется, что в каждом времени свои друзья. В школе были одни, теперь – другие. Иногда думаю о том, как живут мои школьные друзья: наверное, они женились, у них семьи… Первое время, когда приехал в Петербург, часто звонил им, но сейчас, мне кажется, не стоит.

За столько лет в России вы уже, наверное, привыкли к нашему климату, кухне, быту. Есть что-то такое, к чему вы никак не можете привыкнуть?

К. К. К тому, как много времени нужно тратить на разные документы. (Смеется.) Чтобы получить визу, нужна куча разных бумаг. Если дома случилась какая-то авария, то нужно ждать шесть или девять часов, чтобы ее исправили. Конечно, я все это говорю с иронией, но это правда неудобно не только для меня, а для всех.

Но знаете, я много ездил по миру, был в Америке, Италии, Японии, Германии, Китае, Финляндии, видел очень много красивых городов, но Петербург, бесспорно, для меня самый красивый город. Я все время думаю: что я такого сделал в прошлой жизни, чтобы теперь каждый день видеть эту красоту? Особенно мой любимый Мариинский театр. Говорят, скоро его закроют на ремонт. Понятно, что его нужно делать, но мне немного страшно от этого – как я буду без него?

В корейской культуре больше всего поражает традиция уважения к старшим. Скажите, как этому у вас учат детей?

К. К. Не знаю… Наверное, страна такая. Восточные люди – они такие, но мне кажется, что это не всегда хорошо. Все мои русские педагоги были поражены тем, как к ним относятся в Корее. «Кимин, у вас ученики так слушают меня! – говорили они. – Если я говорю им делать так, то они делают так и не иначе». Но главное – есть результат. Знаете, дисциплина и уважение к старшим очень нужны, особенно в театре. Нужно уважать старшее поколение танцовщиков, а не смеяться над тем, как они танцевали, – они были толстые, у них маленькие ноги, они вообще ничего не умели. На самом деле это мы не умеем делать того, что они умели в свое время.

Как-то наблюдал сцену, как вас после спектакля ожидали десятки поклонников и вы, несмотря на позднее время, с каждым сделали селфи, каждому дали автограф. Откуда у вас столько терпения?

К. К. Потому что это приятно, когда любят. Не важно, что после спектакля бываю уставший, они ведь ждали меня, а я всегда выхожу из театра очень поздно. Нужно послушать замечания педагогов после спектакля, снять грим, убраться в гримерке, на всё это может уйти час-полтора. Ладно летом, но зимой, когда холодно, а зрители все равно ждут, я не могу просто уйти, не пообщавшись с ними.

Это отсутствие звездности откуда у вас?

К. К. Во-первых, я никогда не чувствовал себя звездой. Правда-правда, я не звезда.

Хорошо: премьер…

К. К. Конечно. Премьер – это тот, который вводится в спектакль на главную роль. А звезда – кто-то другой… Нуриев – звезда. Майкл Джексон – звезда.

День рождения как будете отмечать? У вас есть какие-то традиции в эти дни?

К. К. Я стараюсь не отмечать день рождения.

Почему?

К. К. Не знаю. Вокруг меня так много хороших, близких друзей. Если они скажут: «Кимин, пойдем отметим твой день рождения», я не буду против. Но сам никогда ничего специально не организовываю.

Подарок себе делаете?

К. К. Знаете, я простоват. Могу купить какую-нибудь хорошую вещь. Я люблю что-то делать для других, но не для себя. Наверное, это не совсем хорошо, потому что надо сначала думать о себе. А я все время делаю наоборот.