Однажды в Париже

Сегодня, 26 июля 2024, в столице Франции открываются XXXIII летние Олимпийские игры. В Париже мне довелось побывать два раза – в мае 2004-го и на новогодние каникулы 2009-го. И оба раза мне несказанно повезло – и с погодой, и с политической обстановкой, и вообще со всем. И если, по известному крылатому выражению, увидев Париж, можно спокойно отправляться на кладбище, то я уже без лишних сожалений могу умирать дважды.

Мне посчастливилось увидеть два совсем разных Парижа: весенне-летний с цветущими каштанами, облезлыми платанами и прогулками на кораблике по Сене в мае и – малоизвестный у нас большинству – январский Париж, где Лувр и Тюильри утопали в снегу. И я не жалею о том, что не видел летнего Парижа: те, кто был, и местные обычно рассказывают о страшной жаре, духоте и невозможности спокойно и с удовольствием, как Ив Монтан, flaner sur les grands boulevards – прогуливаться по большим парижским бульварам.

Все мы, родившиеся во времена СССР или уже в новой России, знаем Париж прежде всего по великолепному французскому кинематографу с его Аленом Делоном, Пьером Ришаром, Луи де Фюнесом, Брижит Бардо, Фанни Ардан, Софи Марсо, Жаном-Полем Бельмондо, по песням Ива Монтана и Джо Дассена, по рассказам и романам Мопассана и Бальзака. Надо признаться, реклама отменная: мне еще не приходилось в жизни видеть человека, которому не хотелось бы прогуляться по Елисейским полям, посидеть на скамейке в Тюильри или Люксембургском саду и посмотреть на мир с высоты Эйфелевой башни, с крыши высотки Монпарнас, с холма Монмартр или на этот самый Монмартр – из окон Музея д’Орсэ (Musée d’Orsay). 

И получается, что раз у нас до сих пор – несмотря на все сложности, начавшиеся с пандемии, – все же есть возможность так или иначе, пусть и через Стамбул, добраться до Парижа, значит, мы живем все-таки не в самое плохое время. В любом случае – окно возможностей было просто-таки распахнуто на протяжении без малого 30 лет: с 1991-го по март-апрель 2020-го. И сейчас еще остается приоткрытым.

Вспомним обратное: до освобождения крестьян в 1861 году простой русский человек оказаться во Франции мог либо в качестве «военного туриста», т. е. солдата (если повезет), как это было под занавес Наполеоновских войн в 1814 году, либо принадлежа к дворянскому сословию. Но дворяне не были простыми русскими людьми, они составляли дай бог 1% населения России. К тому же и для дворян бывали ограничения: сам Пушкин – лицейский Француз! – не мог допроситься у Николая Первого разрешения съездить в Париж… Император поэту не доверял – подозревал в нем склонность к чрезмерному свободомыслию и, как следствие, к побегу. Осмелюсь предположить, поедь Пушкин в 1830-е годы в Париж, может, и дуэли никакой не было бы – развеялся, да и плюнул бы поэт на свой несчастный и нелепый брак! Впрочем, Гоголь, Глинка, Тургенев, Чайковский и многие другие до Парижа счастливо добрались. Тургенев так даже прижился там и нежно любил суровую Родину из прекрасного парижского далёка. 

Крымская война сделала паузу, но последовавшее вскоре освобождение крестьян привело к взрыву активности простонародья, получившего долгожданную волю и возможность практически неограниченно зарабатывать собственным умом, талантом и трудолюбием. Затем пришли благословенные годы начала ХХ столетия, когда человек даже из самых низов – возьмем в пример Максима Горького – мог заработать себе литературным или каким-то иным трудом на путешествия по миру и безбедную жизнь в Европе на протяжении целых месяцев и даже годов. 

Коммунисты прервали эту прекрасную традицию, создав на территории захваченной ими Российской Империи образцовый концлагерь: во время их семидесятилетней тирании лишь очень немногие, по большей части новое большевистское «дворянство» – партийные бюрократы и некоторые избранные деятели искусств, – могли похвастаться своими фото на фоне Эйфелевой башни, Гранд-Опера, Лувра и той самой, воспетой Шарлем Бодлером, Аполлинером и другими великими, Сены.
И вот с 1991 года – при всех оговорках – люди получили возможность и зарабатывать в меру способностей и желания, и путешествовать куда заблагорассудится. Чем не преминули воспользоваться миллионы простых граждан России, и я среди них.
Впервые в Париже я оказался в возрасте 35 лет – античное акме: древние эллины считали этот возраст пиком человеческой жизни, с которого начинается закат. До этого я имел представление о Европе по Финляндии, Чехии, Польше и странам Балтии. Представление самое лучшее; подозреваю, что ту Европу – ухоженную, без мигрантов, «политкорректности», идиотских ЛГБТ-приколов и сумасшедших политиков, призывающих на нашу голову новую мировую войну, – мы уже никогда не увидим. Если повезет и все-таки увидим, то, скорее всего, не сегодня и не завтра.

Сначала доехали на автобусе до Хельсинки, где я до этого бывал не раз и не два, потом был паром, Стокгольм и Копенгаген – города очень милые, приятные, но видно, что провинциальные, и оттого немного скучные. Копенгаген среди них, безусловно, оказался самым масштабным и интересным с точки зрения планировки города и архитектуры. Не знал до этого, что в скандинавских странах не принято занавешивать окна городских жилищ шторами. Жизнь шведа или датчанина можно спокойно наблюдать из окна дома напротив, с улицы, из припаркованного автомобиля. В каждом доме аккуратно прибрано, обеденный стол, книжные полки, люди передвигаются, как рыбы в аквариуме.

Наутро после Копенгагена прибыли в Амстердам. Вот это настоящий город-праздник! Во-первых, очень красиво: рябь каналов в дымке, освещенная вечерним солнцем, тихие уютные жилые дома, тоже в основном без занавесок и штор, и жилые барки на приколе у берегов реки Амстель и каналов, в которых по вечерам тоже зажигается свет. 

Невозможно, конечно, представить себе, чтобы такой город с кварталом красных фонарей, где полуобнаженные девушки выставлены в витринах и предлагают себя прохожим, где негры на улицах открыто продают всё запрещенное, чтобы такой город был в России, где-то в другой стране... Но очень хорошо, что такое место – символ абсолютной свободы – есть на нашей планете хотя бы в единственном числе. Попробовал голландскую водку Hoope (35 об., hoop по-голландски «надежда») – великолепный напиток, мягчайший, ненавязчивый, в нем как будто бы привкус тины, воды из канала. Не буду ни с чем сравнивать, но всем рекомендую: будете в Амстердаме – вместо того чтобы травиться марихуаной в кофе-шопе, попробуйте лучше доброй голландской водки. Рискну предположить, что Пётр Первый во время своего пребывания в королевстве Нидерланды мог предпочитать именно этот замечательный напиток.

В Амстердаме в январе 2009-го я нашел совершенно новый на тот момент – 2007-го года выпуска – памятник, у нас бы сказали, «проститутке», дословно на табличке – Respect Sexworkers all over the world – «Уважение секс-работникам всего мира» (мне напомнило «пролетариев всех стран»), в лице одной красотки – Belle. Памятник стоит прямо перед входом в церковь Ауде керк (Oude Kerk). Кстати, незадолго до открытия памятника Belle, возле церкви появилась композиция «Грудь», установленная неизвестными.

Я его, конечно же, сфотографировал и не преминул сфотографироваться рядом. Никакого возмущения у меня этот памятник не вызвал – на мой взгляд, есть профессии и более сомнительные, чем сексуальный промысел. В конце концов, если считать проституцию грехом, Христос пришел не к праведникам, но к грешникам, чтобы они покаялись (Евангелие от Матфея 9:13). Так что никакого противоречия я тут не вижу.

Париж – город, конечно, ослепительный, ослепляющий своим великолепием и разнообразием. Говорят, в какие-то, и не такие уж давние, времена был самым посещаемым местом на Земле – более 30 миллионов туристов в год. Особенно в этом смысле сильны виды с мостов (особенно с пешеходного Моста искусств – Le pont des Arts) и набережных Сены, вид с обзорной площадки Трокадеро на Эйфелеву башню, виды с самой башни, с Монмартра (Le Montmartre), с башни Монпарнас (Montparnasse) в сторону Эйфелевой... (La tour Eiffel) 

И в то же время Париж предельно разнообразен: в Париже есть все! Пожалуй, кроме гор, моря и пальм. Есть Париж королевских дворцов – Консьержери (La Conciergerie), Лувра (Le Louvre) и Пале-Руаяль (Le Palais Royal). В самом центре города, недалеко от Сорбонны (La Sorbonne), в Латинском квартале есть раскопки античных памятников древнеримской Лютеции. Есть величественный милитаристский, имперский, ампирный Париж – это «Инвалиды» с могилой Наполеона, Марсовы поля, многочисленные конные памятники королям и полководцам, Триумфальная арка, бульвар Великой армии. Есть Париж роскошно-буржуазный, середины XIX века, времен Второй империи, Наполеона Третьего, барона Османа (baron Haussmann) – автора Елисейских полей – это и Гранд-Опера (Opéra Garnier), и галерея Лафайет, и Большие бульвары, воспетые Ивом Монтаном. Париж, который не верил слезам Бодлера, Верлена и Берлиоза, который отверг Вагнера, Париж, который глумился над первыми опытами импрессионистов. Кстати, этот буржуазный Париж, презрительно издевавшийся над своими гениями, в 1870–1871 годах пал под двойным ударом справа и слева – пруссаков Бисмарка и коммунаров. 

Мало кто знает, что на взятие Парижа германскими войсками в 1871 году сам Иоганнес Брамс сочинил «Триумфальную песнь» для хора и оркестра на слова из Апокалипсиса «Пал Вавилон, блудница великая». Получается, что добропорядочных немцев середины ХIХ века, исповедовавших нерушимые семейные ценности, тогдашний Париж с его революциями, кафешантанами и «травиатами» прочно ассоциировался с погрязшим во грехах Вавилоном.

Но мой Париж – это, безусловно, Le quartier Latin (Латинский квартал) и букинисты на Сене, чьи ряды тянутся от Музея д'Орсэ до Нотр-Дам и еще дальше по обоим берегам реки, разделяющей город на rive gauche и rive droite – левый и правый берег, ставшие не просто географическими понятиями, но и легко узнаваемыми культурными символами...

К букинистам, будучи по базовому образованию учителем французского, я и направился в первый же день своего первого пребывания в городе. У книготорговцев на Сене можно практиковаться во французском бесплатно и бесконечно: им, понятное дело, скучно, и узнав, что вы иностранец и при этом сносно говорите по-французски, они могут вас часами расспрашивать о жизни в России, рассказывать байки о Франции, о Париже. Французы очень общительны и политизированы и в большинстве своем хорошо знакомы с историей – в отличие от своих восточных соседей из-за Рейна, немцев. Тем важнее сегодняшний день, работа – Arbeit, хлеб насущный, развлечения – знаменитое essen, trinken, geniessen, история и политика современным немцам до лампочки. Французы – совсем не то.

Меня в свое время неплохо выучили французскому, так что я, не пользуясь им ежедневно для общения, а только на протяжении многих лет читая книги и газеты, все же могу объясниться на улице. А однажды меня по разговору и вовсе приняли за местного, чем я был чрезвычайно горд. 

Это произошло во время моего второго – зимнего – визита. Я разговорился с одной дамой-букинистом и попросил ее достать мне какую-то редкую книгу. Она говорит: без проблем, через неделю. На что я ей ответил, что через три дня уезжаю. Она спрашивает: а когда назад? Я задумчиво говорю: не знаю… Тогда она удивленно посмотрела на меня и выдала фразу, которая стала для меня дороже любой пятерки на экзамене:
– Donc vous n’ êtes pas parisien? (А вы что, не парижанин?) 

Надо сказать, для того чтобы быть больше похожим на местного не только правильной французской речью и хорошим произношением, я купил шарф, который завязал вокруг шеи правильным «парижским» узлом, и синюю вельветовую шляпу (см. фото на мосту Искусств), что позднее нашло отражение в стихах:

Souvenir de Paris en neige 
à Boris Lejeune

Зима и ветер, молодость, Париж,
Я приобрел вельветовую шляпу,
Консьержери под снегом, серых крыш
Мне не узнать в мороза белых лапах.

Париж в снегу! Как странно: в Тюильри
Метет метель, и падают снежинки,
Во льду фонтан, но нет ли здесь ошибки?
В рассветный сумрак смотрят фонари.

Париж и снег, мне тридцать с небольшим,
Париж и я, вельветовая шляпа,
Бодлер, Верлен, Рембо, каштанов запах
Поджаренных там, на углу Клиши…

Ты стоишь мессы, город, где века
Поют о Вечности напевом камня,
Аккомпанируемы облаками
Над бурой Сеной, где теперь – снега!..

…Но тот день, о котором шла речь выше, выдался солнечным. Сена, набережные, Лувр, Трокадеро, Сакре-Кёр вдалеке на холме Монмартр, высоко над линией горизонта, буквально излучали сверкание и сияние. Для Парижа было непривычно холодно: -2 по Цельсию. На это мне пожаловалась другая пожилая женщина-букинист, кутавшаяся, как наполеоновский солдат при отступлении из Москвы, в теплый шарф. Когда я ей сказал, что в Санкт-Петербурге уличные торговцы что пирожками, что газетами/книгами продолжают торговать и при -20, она потеряла дар речи.

Вообще, букинисты на Сене очень приятные и доброжелательные люди, по лицам видно, что выпивают, но, в отличие от наших яйцеголовых книготорговцев, они сами не читают тех книг, которые продают. Я неоднократно задавал вопросы многим из них о той или иной книге на их прилавках, однако ни разу не смог получить информации ни об авторе, ни о содержании книги. Думаю, что все свободное время они должны посвящать качественной еде, сну и дегустации хорошего алкоголя. 

Я, как вы понимаете, тоже уделил время дегустации алкоголя, о чем и хочу поведать в двух словах. Дело в том, что в молодые годы я познакомился с замечательной поэмой Гийома Аполлинера La Zone, в которой среди прочих есть такая удивительная по силе выражения строка: Je bois cette vie brûlante comme l'eau-de-vie. Что в переводе означает: «Я пью эту жизнь, обжигающую как водка», дословно «как вода жизни», потому что название напитка eau-de-vie (по латыни aqua vitae), аналог немецкого Schnaps и нашего самогона, переводится «вода жизни».  Поскольку мне очень нравились эти стихи, мне, конечно же, хотелось попробовать напиток, который был столь проникновенно и мощно воспет автором термина «сюрреализм». Надо полагать, что и сам Аполлинер писал об L’eau-de-vie не с чужих слов. 

Мне пришлось обойти несколько маленьких магазинчиков, прежде чем я обнаружил бутылку с искомой надписью на этикетке в сетевом алкобутике Nicolas. «Николя» – какое прекрасное название для алкомаркета, какое человечное, в отличие от наших, бесчеловечно-абстрактных!!! Так и представляется какой-нибудь симпатичный веселый Николя, французский алкоголик а-ля Жерар Депардье с непременной фляжечкой кальвадоса в кармане. Я видел такого «Николя» как-то в шесть утра в метро: вошел в вагон на станции «Вожирар» – сначала густой перегар, потом сам Николя. Все, как у нас. К слову, уличные клошары – парижские бомжи – очень радостные люди, живут в коробках под мостами на Сене или где-то у подножия Монмартара, в районе Северного вокзала, они очень аутентично показаны в фильме «Бег». Одеты непременно в лохмотья, обязательно с бутылкой клошарского вина Côtes du Rhône, а может, еще какого, очень приветливые – таким трудно не подкинуть евро-два, рука сама тянется к кошельку. Парижские клошары, какими я их запомнил, совершенно не выглядели обиженными на жизнь, обездоленными, «отверженными» из Гюго или «униженными и оскорбленными» Достоевского. Клошары ощущают себя на празднике жизни равноправными гостями. Во всяком случае, так было пятнадцать-двадцать лет назад.

В алкомаркете был небольшой, но все-таки выбор, и я купил у Nicolas eau-de-vie Kirsch, то есть вишневую (почему-то называлась по-немецки, хотя был указан французский производитель). Я по-русски, по-довлатовски, взял еще пластиковые стаканчики и с двумя спутниками отправился в Люксембургский сад, где мы и распили этот замечательный напиток. Мягкий, несмотря на 45 об., с великолепным послевкусием и исключительно приятным чувством легкого опьянения. Никакой головной боли наутро и т. д. В общем, если судить по алкоголю (недешевому), люди в Европе себя любят. Есть, конечно, и дешевое пойло – какой-нибудь колониальный ром с Мартиники, плодово-ягодная бормотуха из Бургундии. Но алкоголь подороже на удивление хорош. 

Однако я отвлекся от букинистов. Выбор старых книг у них просто огромный! В основном на родном французском, но есть книги и на других языках, в т. ч. на русском. Я кое-что прикупил себе из французских раритетов, но это отдельная история. Вообще, быть букинистом на Сене – это моя мечта, к сожалению, я так понимаю, что неосуществимая, как и многие другие.

Душа Латинского квартала и его легкие – это Люксембургский сад (Le Jardin du Luxembourg). Когда я был в Париже первый раз, в мае, когда сад был в цвету, душистый, шелестящий, и на скамейках сидели очаровательные – стройные и в меру томные – парижанки с томиками Верлена или Мопассана в руках, – это было ощущение неземного блаженства, настоящий Парадиз, рай в моем представлении выглядит именно так, как Люксембургский сад в мае. Но и зимой с искусственным подогревом при помощи eau-de-vie le Jardin du Luxembourg генерирует в человеке бесконечное жизнелюбие, желание жить – хотя бы для того, чтобы еще раз приехать сюда. 
А, может быть, и вовсе не уезжать, а просто остаться? На почве подобных настроений у меня возник такой верлибр à la Paul Eluard с обильными цитатами из знаменитых французских стихов и песенок:

Mon rêve familier (Мечта, с которой я живу)
Остаться жить в Париже,
закинув якорь в небо
ажурной Эйфелевой башней 
– а под мостом
течет неспешно Сена –
                  – sous les ponts si connus
                  coule la Seine lentement, –
и под мостами
клошары пахнут
восхитительно и нежно,
что твой Channel,–
      – Sous le ciel de Paris
      coule un fleuve joyeux –

Остаться жить в Париже
клошаром быть, апашем,
с утра вино за евро-полтора,
и днем – еще бутылка – клошарского за евро,
и вечером веселье пьяное – 
                   – остаться жить в Париже
                   под мостом у Нотр-Дам –
и умереть в Париже
однажды под мостом
                  – зарежет негр ужасный –
                   un negre effroyable t’etranglera une fois –
быть может, нет другого смысла
у нашей утлой жизни? –
                  – Y a-t-il un autre sens dans notre vie fichue?

В общем, если бы не семья, не дочка и не желание возрождать Российскую Империю, боюсь, я приземлился бы в Париже надолго. Может быть, навсегда. Мне, конечно же, было интересно, как живут в Париже русские эмигранты, тем более что я был достаточно близко знаком с некоторыми из них – в их числе с великолепным и ужасным Эдуардом Лимоновым. Его парижские книги были для меня одним из путеводителей по столице мира. 

В Латинском квартале на улице c длинным названием рю Де ля монтань Сент-Женевьев я обнаружил магазин русской православной книги «ИМКА-пресс». Зайдя внутрь, я пообщался с русским продавцом, который, вероятно, был и владельцем лавки. Это было уже зимой 2009-го. Настроение у него было кислое, он мне сказал, что русские во Франции никому не нужны. В этот момент вошли двое русских студентов Сорбонны – юноша и девушка, во всяком случае, они так представились, и спросили, нет ли здесь какой-то подработки для соотечественников. На что владелец книжной лавки почти что рассмеялся: какая там работа, какие русские! Мы никому здесь не нужны! Эта история полностью подтверждается показаниями одной моей русской знакомой, которая закончила Сорбонну, стала там преподавать историю Франции (!!!), вышла замуж за француза, но в какой-то момент заметила, что настоящие природные французы ее за свою не держат – с ней все очень вежливы, но общения и дружбы избегают. Почему? Да потому что у нее не было прадедушки, который бы служил в Великой армии Наполеона Бонапарта. Такие они, французы.

Ну и ладно. Это даже успокаивает. Раз мы в Париже никто и ничто, нужны, по слову Высоцкого, «как в русской бане лыжи», насладимся теми немногими днями и часами, которые можно провести в этом прекрасном и удивительном городе. Как если бы мы были в музее или парке, или на экскурсии в раю...

Район площади Пигаль, традиционного места сбора проституток любого пола и возраста (довоенная парижская пословица: «На заводе увольнение – на Пигаль пополнение»), и бульвара Клиши, на котором красуется мельница Мулен Руж (Moulin Rouge), имеет традиционную репутацию злачного места. Чем и интересен. На Пигаль я видел афишу «Театра живого тела», где представляют порноспектакли, на посещение коих я пожалел и времени, и денег. Я там жил в отеле неподалеку в свой первый приезд. Как-то часа в 2–3 ночи я возвращался по Клиши в отель и возле Мулен Руж увидел огромную толпу «афрофранцузов» – вероятно, там бывают ночные дискотеки. В целом же Париж, как любой нормальный европейский город, по ночам вымирает, гулять по ночам – чисто русская затея. Ну и афрофранцузская, если выражаться политкорректно. Я испугался, подумав, что это может оказаться последним днем моей жизни, вернее, ночью. Но все обошлось, да и общаясь с парижскими неграми-продавцами сувениров, я не заметил никакой особо исключительной агрессии с их стороны. Живут себе и живут, понимая, что они, даже родившись в Париже и имея французский паспорт, тоже здесь никем никогда не станут – ни профессорами, ни успешными предпринимателями, ни депутатами. Разве что футболистами. Как и русские, которым здесь, правда, и в спортсмены не выбиться.

На северо-восток от станций метро «Пигаль» и соседней «Анвер», что уже на бульваре Рошешуар, поднимается 130-метровый холм Монмартр, увенчанный, как фантастическим видением-миражом среди пустыни, белоснежной базиликой (Basilique du Sacré Cœur), выдержанной в колониальном «мавританском» стиле. Она, как храм Христа Спасителя в Москве, была построена в конце ХIХ века на народные деньги в благодарность за избавление Парижа от нашествия безбожных пруссаков в 1870-м. Католики именно так воспринимают этот конфликт: для них немцы-лютеране – это безбожные еретики, гугеноты новейшего времени. Со смотровой площадки у входа в базилику прекрасный Париж кажется не таким уж и огромным. Как-то раз я пришел к Сакре-Кёр зимней ночью и, стоя у нижней станции подъемника, долго не мог оторваться от этого чудесного белого призрака, как будто пришедшего на холм Монмартр из далеких пустынных гор африканского Магриба.

P. S. Дойдя в своем повествовании до Сакре-Кёр, я понял, что могу рассказывать о Париже часами и даже сутками, хотя и был там всего лишь две недели с перерывом в пять лет. Я бы мог рассказать еще о Лувре, о Музее д’Орсэ, о величественной Триумфальной арке, Елисейских полях, о Трокадеро, о Гранд-Опера, об Одеоне, о базилике Нотр-Дам, о Сен-Дени, о Версале, наконец. Не знаю, может быть, и напишу когда-нибудь книгу «Мой Париж» или небольшой роман, действие которого будет начинаться где-нибудь на углу улицы Сен-Жак и бульвара Сен-Жермен, возле станции метро «Клюни-Сорбонн». И называться он будет Il était une fois à Paris – «Однажды в Париже».