Последняя дуэль Пушкина: роковая, но необязательная

188 лет назад, 10 февраля 1837 года, главный русский поэт Александр Пушкин покинул этот мир, смертельно раненный пулей французского мигранта на дуэли за двое суток до того. Россия до сих пор не пережила эту боль и эту утрату. Нам все время кажется, что этого не должно было бы быть, мы ищем виноватых, мы строим иллюзорный мир, в котором Пушкина бы не убили тогда на Черной Речке, но он прожил бы долгую творчески плодотворную жизнь. Но…

Я вовсе не почитаю Александра Сергеевича Пушкина «нашим всем», но прекрасно отдаю себе отчет в том, что он был гениальным, прежде всего, драматургом, потом уже лирическим поэтом и прозаиком. Представление о Пушкине как о «нашем всё» ослепляет умственный взор и, на мой взгляд, элементарно мешает адекватному восприятию его поистине значительной личности и замечательного творчества, затмевает подлинную картину этого уникального явления. 

А ведь хотелось бы не просто, брызгая от ребяческого восторга слюной, голосить о гениальности великого поэта, но и почувствовать ее, эту гениальность, понять, в чем она, собственно, состоит, – подержаться за нее, потрогать. Финал жизни любого человека представляет собой некую увеличительную линзу всего его пути. История последней дуэли Пушкина почти так же безгранична, как и канва всей его ослепительно яркой и – в духе времени – авантюрной жизни. Написано об этом немало, но все-таки недостаточно, и, главное, что обидно – расставлены очень странные и порой нелепые акценты, искажающие оптику адекватного восприятия этого поистине трагического события.

Умнейший Лермонтов дал очень точную характеристику тому, что произошло: «погиб поэт, невольник чести» – именно чести, а не любви, страсти, дружбы или чего-то еще. На дуэль с Дантесом Пушкина привело специфическое понимание «чести» дворянина, женатого человека из высшего света, чести его семьи, господствовавшее в его эпоху, а не что-то другое. Если бы Александр Сергеевич смог философически абстрагироваться от этого весьма условного понимания «чести», уехать в Михайловское с ящиком самогона или за границу – пить шампанское на улице Риволи (rue de Rivoli), о чем, к слову, так мечтал, то все могло бы быть иначе… 

Однако, к нашему общему несчастью, все сложилось так, как сложилось. 

Вопреки возгласам восторженных пушкиноведок, я утверждаю, что никакой «любви» в классическом понимании этого слова между российским литератором Александром Сергеевичем Пушкиным и его невестой, а затем женой Наталией Николаевной Гончаровой-Пушкиной никогда не было. 

Для контраста я бы привел знаменитую любовь Роберта Шумана и Клары Вик, протекавшую, по сути, чуть позже, но в ту же эпоху, в Саксонии, и широко известную нам по музыке великого немецкого романтика, по его песенным циклам и по многочисленной литературе, посвященной этому предмету. Молодой композитор-романтик Роберт, влюбившись в юную пианистку Клару Вик и получив от нее взаимность, добивался ее на протяжении пяти лет, посвящал ей гениальную музыку, затем женился на ней и был верен ей до смерти. В их браке родилось восемь детей. Наверное, можно было бы привести еще десятки подобных примеров, но образец отношений Роберта и Клары наиболее знаменит из всех блистательных романов той эпохи и поэтому – самый наглядный. 

История знакомства и сватовства Пушкина и Натали совершенно иная. Начнем с того, что тридцатилетний и уже многоопытный в любви поэт сам называл свою невесту «113-й (!!! – Авт.) любовью». Интересно, а было ли ей это приятно, если предположить, что она, даже не зная этого, должна была, несомненно, об этом догадываться? Но Пушкин этим не сильно заморачивался.

Но и это не самое страшное. 17-летняя Наталия Гончарова оказалась третьей или четвертой в очереди сватовства сочинителя Пушкина, который до того ухаживал за и сватался:

1) к своей дальней родственнице Софии Пушкиной осенью 1826 года, но получил отказ, невеста вышла за другого;

2) к Екатерине Ушаковой (ухаживал точно, но, кажется, руки и сердца не предлагал), происходило это в Москве – там же, где жила и будущая жена, и в том же 1829 году;

3) к Анне Олениной, дочери директора тогдашней Академии художеств, которая отказала ему, потому что поэт показался ей «некрасив, развязен, с огромным самомнением» (запись из дневника девицы). Это уже в столице империи…

Прекрасный анализ отношения Пушкина к Наталии Гончаровой и к несостоявшимся невестам, а также этих самых невест к Пушкину, дал писатель Слава Сергеев в своем очерке в «Независимой газете». 

Не хотелось бы его повторять, хотелось бы дополнить. Посудите сами, каково было юной бесприданнице – а она числилась именно в таковых, – но при этом признанной красотке Наталии Николаевне Гончаровой быть третьей или четвертой в очереди сватовства утомленного жизнью дон жуана, имевшего до нее десятки романов с замужними дамами (а слухами ведь земля полнится)?

Мало того, на момент третьего результативного сватовства у Пушкина были… «предполагаемые романы со знаменитой петербургской “цирцеей”, женой тогдашнего министра внутренних дел графиней Аграфеной Закревской, с дочерью фельдмаршала Кутузова Элизой Хитрово и ее дочерью, внучкой Кутузова, женой австрийского посланника Долли (Дарьей) Финкельмон…» (См. указанную выше статью Славы Сергеева.)

Что называется, поставьте себя на ее место: к невинной девушке сватается полигамный альфа-самец очень невысокого роста, невзрачный с виду, по собственному определению поэта, «потомок негров безобразный». 

По свидетельству самого Пушкина и других очевидцев этих событий, невеста не чувствовала к своему жениху совсем ничего. Мало того, ее мать Наталия Ивановна Гончарова (в девичестве Загряжская) дважды отказала Пушкину за свою дочь по причине его «неблагонадежности» (друг декабристов, находился под пожизненным присмотром Третьего отделения), отсутствия определенного рода занятий, да и по недостатку средств. Хотя как раз в конце 1820-х годов Пушкин не так уж и бедствовал, имея в том числе неплохие доходы от своей литературной деятельности – 12 тысяч рублей (это огромные для той поры деньги) за выход четырехтомника «Стихотворения Александра Пушкина» как раз в год сватовства – 1829-й. Плюс три тысячи рублей ежегодного дохода с поместья. И Гончарова-мама в какой-то момент именно это обстоятельство оценила по достоинству. 

Будущая теща, отчаявшись выдать младшую дочь, равно как и старших – Александру и Екатерину, за более выгодную партию, после третьего сватовства Пушкина решилась все-таки Наталию ему… продать. При этом в частных беседах непрестанно оскорбляя и унижая будущего жениха, по сути, манипулируя им: опытная старуха точно почувствовала слабые места в подвижной психике жениха – его скрывавшуюся за внешней экзальтированностью глубокую внутреннюю неуверенность.

То, что Пушкина, огромного знатока французского языка и европейской культуры, не выпускали за границу, – является несомненно величайшим позором царствования Николая Первого. Его резоны, с одной стороны, ясны: после восстания декабристов, со многими из коих Пушкин водил дружбу, император опасался со стороны поэта какого-то политического подвоха. Поедет Пушкин во Францию и устроит там какой-нибудь перформанс, к коим он был склонен, – от позора не отмоешься. Так мог рассуждать император. С другой стороны, можно было все-таки найти какой-то путь решения этого вопроса – послать, например, Пушкина в Европу в составе какой-то делегации и т. д. 

В итоге, в сердцах от того, что не увидит милого Парижа, Пушкин решает жениться. При этом совершенно неправильно было бы обвинять в матримониальных злоключениях Пушкина Натали и ее маменьку по той простой причине, что они ведь тоже человеки! Да, не семи пядей во лбу, не особо разбирались в искусствах, но ведь согласия невесты на брак никто и не спрашивал, и сама она к нему не стремилась! А ведь Натали тоже хотелось пожить – причем не для мамы и не для Пушкина, а, как и каждому из нас, для себя любимой. 

Ситуация в семье Гончаровых была катастрофической: отец Николай Гончаров в 1814 году упал с лошади, ударился головой, спятил и был недееспособен, три дочери засиделись в девках, а сватают только младшую… Дело – полный швах! Вот маменька и продала противу правил сначала младшенькую – а что делать, если купец нашелся только на этот товар?! В будущем для семейного гешефта Гончаровой-мамы этот брак оказался удачнее не бывает: в результате возни с дуэлью путем шантажа удалось выдать замуж, да еще и за молодого богатого француза Дантеса, и Екатерину, находившуюся на тот момент вообще в нетоварном для брака возрасте – 27 лет (напомним, Наталия вышла замуж за Пушкина в 18)! 

Главной бедой женитьбы поэта на Гончаровой было то, что до личности и творчества Пушкина обеим Наталиям – маме и дочке – дела не было вообще никакого! Обе его рассматривали исключительно с экономической точки зрения. Да и стоит ли их в этом винить: это была, что называется, не их вина, а их беда. Другой вопрос: какой бес потащил Пушкина связываться с лютыми хабалками? Ответ: дяденьке обжениться захотелось… У меня лично часто возникает ощущение, что амбициозный молодой человек, коим Пушкин, несомненно, был, хотел иметь в качестве жены «телку с ногами от ушей», как российские братки 90-х, – причем ее интеллектуальные и душевные качества поэта не сильно трогали. В противном случае он бы добивался Екатерины Ушаковой, которая была и красива, и утонченно умна, и образована, и в отличие от Гончаровой, как говорят, ценила творчество поэта. Но Пушкину, получается, нужно было совсем не это.

Вспоминаются в связи с этой прискорбной историей стихи самого Пушкина:

Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружен;
Молчит его святая лира;
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.
«Поэт», 1827 год

Венчание Пушкина и Натали прошло 18 февраля (2 марта) 1831 года в Москве. При обмене кольцами кольцо Пушкина упало на пол, а потом в его руке погасла свеча. Как известно, поэт был человеком суеверным, но как-то сумел эти мрачные предзнаменования пережить. А может, эти острые переживания даже помогли создать ему некоторые его трагические шедевры – такие как «Пиковая дама» или «Пир во время чумы».

Наконец после трех лет сватовства началась «тихая и счастливая», «натянутая», по выражению Брюллова, семейная жизнь двух совершенно чужих друг для друга людей. Вот что об этом пишет Мережковский в уже цитированном выше очерке «Пушкин»: 

«…Дух пошлости вошел в его собственный дом в лице родственников жены. У Наталии Гончаровой была наружность Мадонны Перуджино и душа, созданная, чтобы услаждать долю петербургского чиновника тридцатых годов. Пушкин чувствовал, что приближается к развязке, к последнему действию трагедии. “Nathalie неохотно читает все, что он пишет, – замечает А. О. Смирнова, – семья ее так мало способна ценить Пушкина, что несколько более довольна с тех пор, как государь сделал его историографом империи и в особенности камер-юнкером. Они воображают, что это дало ему положение. Этот взгляд на вещи заставляет Искру (Пушкина) скрежетать зубами и в то же время забавляет его. Ему говорили в семье жены: наконец-то вы, как все! У вас есть официальное положение, впоследствии вы будете камергером, так как государь к вам благоволит”».

Главная мечта хабалок Гончаровых: чтобы Александр Сергеевич был «как все!» Еще раз хочу подчеркнуть: очень понятно желание матери, чтобы муж ее дочери, ее зять, был обустроен в жизни наилучшим образом. И еще раз зададимся вопросом: ну а Пушкину-то это было за какой надобностью? 

Хочется напомнить поэту его же замечательные слова, сказанные им еще в 26-летнем возрасте в 1825 году: 

Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво.

В нагрузку к жене Пушкин получил еще и ее обеих сестер, которых Гончарова-мать сбагрила с рук в надежде на то, что в имперской столице им будет легче найти себе женихов. Надо полагать, у поэта было немало случаев пожалеть о том, что он ввязался в эту безумную авантюру с женитьбой. В ходе сватовства и подготовке к свадьбе в 1830-м Пушкин написал знаменитый теперь сонет «Мадонна» и посвятил его своей невесте:

Не множеством картин старинных мастеров
Украсить я всегда желал свою обитель,
Чтоб суеверно им дивился посетитель,
Внимая важному сужденью знатоков.

В простом углу моем, средь медленных трудов,
Одной картины я желал быть вечно зритель,
Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,
Пречистая и наш божественный спаситель –

Она с величием, он с разумом в очах –
Взирали, кроткие, во славе и в лучах,
Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.

Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец.
                                
Стихи, на мой взгляд, насколько безупречно-совершенные, настолько же и холодно-бездушные – ничего человеческого, ни одного живого, трогающего за душу слова. 

За последующие годы «натянутого семейного счастья» наблюдаются еще как минимум три произведения, адресованные Натали. После двух с половиной лет брака Пушкин создает один из своих безусловных шедевров, по сути своей, пересказанный в рифму анекдот – «Сказку о рыбаке и рыбке», где выводит свою алчную супругу в образе Старухи, а себя изображает ее послушным супругом. Интересно, прочла ли Натали этот шедевр и догадалась ли, что речь там идет именно о ней? 

О том, как Натали требовала от мужа, погрязшего в долгах, нанимать самый дорогой экипаж, чтобы ехать на дискотеку… пардон, на бал, покупать шаль из персидского шелка ценой в целую деревню в дюжину дворов, читайте у Вересаева и Кунина в указанных выше фолиантах.  А что же Пушкин получал взамен? Об этом есть его очень откровенные эротические, на грани порно, стихи, точной даты создания которых мы не знаем, но стилистически они, несомненно, относятся к 1830-м годам, ко времени брака поэта с Натали:

Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,
Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,
Стенаньем, криками вакханки молодой,
Когда, виясь в моих объятиях змиёй,
Порывом пылких ласк и язвою лобзаний
Она торопит миг последних содроганий!

О, как милее ты, смиренница моя!
О, как мучительно тобою счастлив я,
Когда, склоняясь на долгие моленья,
Ты предаёшься мне нежна без упоенья,
Стыдливо-холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь, не внемлешь ничему
И оживляешься потом всё боле, боле –
И делишь наконец мой пламень поневоле!

Есть второе, очень похожее по содержанию стихотворение Пушкина на эту же тему: 

Когда в объятия мои
Твой стройный стан я заключаю
И речи нежные любви
Тебе с восторгом расточаю,
Безмолвна, от стесненных рук
Освобождая стан свой гибкий,
Ты отвечаешь, милый друг,
Мне недоверчивой улыбкой;
Прилежно в памяти храня
Измен печальные преданья,
Ты без участья и вниманья
Уныло слушаешь меня...
Кляну коварные старанья
Преступной юности моей
И встреч условных ожиданья
В садах, в безмолвии ночей.
Кляну речей любовный шепот,
Стихов таинственный напев,
И ласки легковерных дев,
И слезы их, и поздний ропот.

И опять же обвинять Наталию Гончарову в показной холодности в постельных отношениях с мужем очень трудно: она не любила его, вышла замуж под давлением семейных обстоятельств, муж был не в ее вкусе. Как выяснилось потом, на шестом году их «натянутого семейного счастья», Натали предпочитала высоких голубоглазых французских кавалергардов в красивой приталенной форме и в кирасе… а, впрочем, лучше без таковой!

И к Пушкину еще вопрос: Александр Сергеевич, а вы, с вашим богатым сексуальным опытом, чего ожидали от молодой неопытной девушки, которой вы очевидным для вас образом не слишком приятны? Хотели удивить ее «бесстыдным бешенством желаний»? Так-то к взрослым замужним дамам, сами знаете…

Друг Пушкина поэт Василий Андреевич Жуковский говорил о нем: ум его созрел гораздо раньше, чем его характер. Действительно, назвать Пушкина глупым язык не повернется даже у самого страстного его противника. Николай Первый говорил о Пушкине как об «умнейшем человеке в России». Разгадка тайны нелепой женитьбы Пушкина и его дикой и бессмысленной дуэли находится во второй части фразы Жуковского: поэт, рано созрев умом, имел совершенно дерзкий, подростковый характер. Преодолев возраст античного акме – 35 лет, – он умудрялся совершать по-детски необдуманные поступки, приводившие его к конфузам… Опять вспоминаются его же бессмертные строки:

«Пока не требует поэта/К священной жертве Аполлон…» 

Что же, собственно, происходило осенью 1836 года между женой Пушкина и Дантесом, что так выбешивало поэта? Тут пересеклись две истории, которые друг с другом, судя по всему, не были непосредственно связаны, но совпали по времени и по смыслу. С одной стороны, Пушкин поссорился с вице-президентом Санкт-Петербургской академии наук князем Михаилом Дондуковым-Корсаковым и, как следствие, с его покровителем – имперским министром просвещения графом Уваровым, написав хорошо теперь известную эпиграмму: 

В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь;
Почему ж он заседает?
Потому что ж*па есть.

Тем самым Пушкин настроил против себя членов кружка Уварова, и они стали в ответ издеваться над поэтом, рассылая его знакомым анонимные письма с извещением о том, что «г-на Пушкина единогласно избрали заместителем великого магистра Ордена рогоносцев и т. д.»

Об этой истории можно почитать в брошюрке Стеллы Абрамович «Пушкин в 1836 году». Ленинград, «НАУКА», 1984 год. А рассылали письма именно такого, а не иного содержания злопыхатели, обидевшиеся на Пушкина, по той причине, что в 1836 году высшее общество столицы вовсю шепталось о романе Наталии Пушкиной и Жоржа д’Антеса. В чем он заключался? 

Пушкин был по этикету обязан сопровождать свою жену на балы. При этом по правилам того же этикета именно со своей женой он на балах танцевать не мог. Натали же могла станцевать несколько мазурок или котильонов кряду с одним-единственным кавалером – высоким, белокурым и статным молодым кавалергардом Жоржем д’Антесом, что было также не совсем согласно с этикетом – кавалеры должны были сменяться – и вызывало естественные пересуды. Пушкин был вынужден на все это уныло смотреть, а если еще и вспомнить, что Натали в постели была совершенно равнодушна к супругу, можно смело дорисовать картину звериной ревности, образовавшуюся в душе поэта. Также ходили слухи, что за Натали ухаживал сам император Николай. К слову, д’Антес и Николай – два кавалера Натали – были удивительно похожи внешне! Плюс подметные письма, плюс всякого рода неурядицы – беда ведь не приходит одна: смерть матери, стихи не пишутся, и проза не идеи, денег нет, долги отдавать нечем. Нет смысла пересказывать все подробности: они дотошно изложены в упомянутых мной изданиях. Приведу лишь наиболее существенное для моей точки зрения:

«В последний год своей жизни Пушкин решительно искал смерти. Тут была какая-то психологическая задача. Причины никто не мог знать, потому что Пушкин был окружен шпионами: каждое слово его, сказанное в кабинете самому искреннему другу, было известно правительству. Стало быть – что таилось в душе его, известно только Богу. Разумеется, обвинения в связи с дуэлью пали на жену Пушкина, что будто бы была она в связях с Дантесом. Но Соллогуб уверяет, что это сущий вздор. Подозревают другую причину. Жена Пушкина была фрейлиной при дворе, так думают, что не было ли у ней связей с царем. Из этого понятно будет, почему Пушкин искал смерти и бросался на всякого встречного и поперечного. Для души поэта не оставалось ничего, кроме смерти». Н. И. Иваницкий. «Воспоминания и дневник. Пушкин и его современники», XIII, 36. Цитируется по В. Вересаев. «Пушкин в жизни». Собр. соч. в 4 томах, том 3, стр. 196

На мой взгляд, ситуацию можно было бы спасти, если бы Пушкин любил свою жену, а она его, – у них бы было, по крайней мере, больше доверия друг к другу и сочувствия. Еще один выход я вижу, если бы Пушкин был алкоголиком, как Глинка, и смотрел бы на все, происходящее вокруг, сквозь призму граненого стакана. По сути своей дуэль Пушкина с Дантесом была вообще не про Натали: чувствуя себя загнанным в угол, поэт просто психанул, и его поединок был в большой степени латентным самоубийством. Мне по-человечески Пушкина очень жаль: уходить из жизни так глупо, по ерундовому поводу, всего лишь в 37 лет, на пике творческой зрелости – разве в этом есть какой-то смысл? Также мне жалко и самого себя и всех нас, потому что мы так никогда и не узнаем, что мог бы сочинить Пушкин, достигнув сорока, 50-ти, 60-ти и далее лет. Как бы он описал Венецию, Рим и Париж, если бы там оказался…

P. S. Начав с того, что я не склонен почитать Пушкина «нашим всем», я хотел бы завершить мой труд, закончив свою мысль. На мой взгляд, «пушкиноцентрическая» картина русской литературы настолько же устарела, вредна и, главное, неправильна, насколько и геоцентрическая картина устройства вселенной. На самом деле настоящая русская культура Христоцентрична, потому что подлинное солнце русской души – это не Пушкин, а Христос. Но об этом в другой раз – на Пасху, например.