Сергей Мигицко: «Я люблю играть странных людей»
С каждым выходом на сцену или появлением в кадре блистательного Сергея Мигицко всякий раз связано ощущение нечаянной радости и внезапного праздника. Он – как луч щедрого черноморского солнца среди торжественно-серых и унылых петербургских будней.
Рядом с артистом не только он сам, но и всё вокруг превращается в артефакт – жест, выражение лица, картинка за окном. Такой он на подмостках, такой в кино, такой и в жизни. «ЭГОИСТ» убедился в этом, побеседовав с Сергеем Григорьевичем в гримерке его родного Театра имени Ленсовета
- Вы родились в Одессе и прожили там долгое время, а как вы переносите специфический климат Петербурга?
- Если вас интересует вопрос о моем взаимоотношении с петербургским климатом, то, конечно, я очень трудно адаптировался и первые годы, может быть, даже десятилетия, я не вылезал из простуд, из ангин, из насморка. Так я и жил – у меня вечно не было голоса, я сипел, хрипел. В Институте фониатрии на Бронницкой меня знала каждая санитарка. Я помню выдающегося одесского артиста Бориса Ильича Зайденберга, он и в кино снимался, и был действительно очень хороший артист, его талант, конечно, выходил далеко за пределы Одессы. Он работал в одесском Русском театре. Его приглашали в несколько ленинградских театров, в советское время еще и потом уже в России. Врачи сказали категорически: «Боря, даже не думай, не меняй климат, ты просто себя приговоришь!» Тут нужно или родиться в Петербурге, или иметь какие-то генные козыри. Я вспоминаю историю. Мы с одним моим знакомым сели у костра у него на даче под Ленинградом печь картошку. А у него висел градусник, и за 45 минут температура изменилась на 20 градусов. Ну это какой организм выдержит? Это же космонавтом надо быть! Вчера у нас была буря, а мы играли очень тяжелый непростой спектакль «Дядя Ваня», и всем было тяжело, потому что артисты – живые люди, а не манекены. И конечно, это давит, но я считаю, что это все компенсируется любовью к городу.
А город я полюбил сразу. Этот город нельзя не любить. Не могу сказать, что он мне понравился с первых часов пребывания, но когда я приехал поступать в такой величественный город, во-первых, сразу резко изменилась картинка, а потом год за годом я начал погружаться в его историю, в его красоты, в судьбы людей, которые здесь жили. У меня были предложения по поводу переезда в Москву, поменять место работы, но я даже не думал над этим. У меня никогда никаких сомнений не было.
- Как вам с высоты вашей огромной творческой биографии представляется, чем отличается театр сегодняшний от театра девяностых годов и от советского театра?
- Сейчас больше экспериментов. Но то, что мы сегодня называем экспериментом, я видел в 80-е и 90-е годы на театральных фестивалях и у нас, и в Прибалтике, и в Европе. Были и тогда фестивальные пробы пера, вот такие вот, с вывертом. Сейчас их всё больше и больше, и не на фестивалях, а в обычных театрах. Это кое-кому нравится, а кое-кому не нравится. Это же спорно, но на самом деле всё искусство – это спор.
Мне ближе театр моего учителя Владимирова, театр Георгия Александровича Товстоногова и театр Марка Анатольевича Захарова. Вот это театры, в которых я чувствую себя как рыба в воде. Эти театры мне очень интересны, потому что и там были эксперименты. Предположим, Евгений Павлович Леонов, наш великий русский артист, в спектакле «Поминальная молитва», он же «Тевье-молочник», выходил в первой сцене в джинсовой рубашке и в джинсах. Это был эксперимент, но он не мешал зрителю, а если я смотрю спектакль и не понимаю иногда до конца пьесы, кто там кому дядя и тетя, и какие-то там странные перемещения происходят, то тогда я начинаю путаться. Мы не должны состязаться в метафорах, кто какую новую метафору придумает или трюк. В зал приходят 800 человек, и они хотят получить театральное ощущение.
Я помню, кто-то из критиков писал в 80-е годы: я прихожу в театр, чтобы пощекотать нервы; или: я прихожу в театр, чтобы сменить картинку; я прихожу в театр, чтобы кому-то посочувствовать, ну и так далее. То есть, говоря простым языком, я иду в театр, чтобы поискать там свои болевые точки, что меня зацепит. А когда я начинаю разгадывать кроссворд эксперимента, то у меня, конечно, никакие мои болевые точки не будут затронуты.
- Петербургские театры стилистически чем-то отличаются сегодня от московских и провинциальных?
- Вы знаете, что мне тоже очень трудно об этом говорить. Честно вам хочу сказать: сейчас все более-менее уравнялось. Сейчас уже трудно понять, где какая школа. В Москве такая немножко снобистская публика типа «плавали, знаем, удивите вы нас хоть чем-нибудь!» Я не буду называть пьесы, не буду называть театра и не буду говорить, кого я там играл, но на премьере одного очень хорошего спектакля, в котором я был занят и где было очень много хороших артистов, сидела московская театральная тусовка. А в 12-м ряду сидела моя жена и видела, что впереди нее никто не хлопал при выходах на поклоны. Аплодировали сзади, с галерки. В Питере публика более свободная. Мне вообще кажется, что самая хорошая публика в Петербурге. Хотя должен оговориться. Мы много играли в провинциальных городах, на больших и малых гастролях, на фестивалях. Чем дальше от центра, тем горячее: публика иногда вообще сносит всё от восторга, потому что люди не получают того количества информации, которая есть у нас в центре, такой афиши, как в Петербурге и в Москве, – они изголодавшиеся.
- А каковы, на ваш взгляд, сегодняшние пути развития театра? Это просто бесконечные эксперименты или что-то еще?
- Если говорить о путях развития театра, то сегодня появилось очень много новых направлений. В этой ситуации появился театр инклюзивный, театр иммерсивный, различного рода перформансы, лаборатории, читки. И хочу сказать, что из лабораторных работ, исследований и читок появляются очень интересные спектакли. Наш спектакль «Шутки Достоевского» по двум повестям Фёдора Михайловича – «Скверный анекдот» и «Чужая жена и муж под кроватью» – появился из читки, это задумывалось как разовая акция. Но из этой акции, к счастью, появился отдельный спектакль, который теперь пользуется у зрителей любовью. Еще один случай: моя старшая дочь Екатерина занимается преподаваем в театре актеров мимики и жеста, в частности, это театр для слабослышащих артистов – вот это очень интересно! Но я не буду долго об этом рассказывать, лучше один раз посмотреть. Катя ездила с этим театром за границу, там к этому огромный интерес и полные залы.
Мы с вами говорим об экспериментах, а разве не экспериментом в свое время было появление такого жанра, как мюзикл? И этим жанром очень хорошо овладел Игорь Петрович Владимиров в нашем театре и Марк Анатольевич Захаров в «Ленкоме». У нас очень-очень давно были спектакли «Дульсинея Тобосская», «Люди и страсти», «Интервью в Буэнос-Айресе», список можно продолжить. Марк Анатольевич имел в своем театре «Юнону и Авось», «Звезду и смерть Хоакина Мурьеты» – разве это были не эксперименты? Эксперименты! Когда в театре у Захарова появился живой оркестр, о том же мечтал и мой учитель Игорь Владимиров, но у нас что-то не сложилось.
А в целом театр – это огонек, который нужно просто поддерживать, чтобы он не погас. Все равно зрители ходят и будут ходить, и обязательно нужно стараться поддержать уровень качества постановки, актерской игры, исполнительского искусства, чтобы не обманывать зрителя. Я бывал в театральных кварталах Лондона и Нью-Йорка: там, когда занавес открывается, люди уже аплодируют – оттого что увидели красивую декорацию. Вот вам мой ответ: театр хочет шокировать зрителя, чтобы его поражать, чтобы его удивлять, чтобы зритель, посмотрев, еще раз пришел на этот же самый спектакль. Не нужно халтурить, не нужно вылезать на сцену некомпетентным людям – это касается всех творческих профессий. Говоря одним предложением, театр – огонек, и нужно, чтобы он просто не переставал гореть.
- Вам какие-то предложения из мира кино сейчас поступают?
- В этом году я снялся в нескольких проектах. У Егора Кончаловского в сериале «Большой дом». Вслед за этим я снялся в одной из главных ролей в фильме режиссера-дебютанта Леонида Кулибабы «Дом Солнца». На днях заканчиваются съемки фильма «Федя – народный футболист». Это история знаменитого советского футболиста Фёдора Черенкова. А недавно на экраны вышла детская картина «Чижик-Пыжик».
- К слову, вы же известный футбольный болельщик. А как вы относитесь к высказыванию Артёма Дзюбы, бывшего игрока «Зенита», что «Зенит» постепенно превращается из «Зенита» Санкт-Петербурга в «Зенит» Рио-де-Жанейро?
- Э то, к сожалению, общая тенденция в современном футболе. Раньше на поле выходил ленинградский клуб, где все были воспитанники футбольного Ленинграда. Сергей Швецов, если вы помните такого, был одним из важных игроков «Зенита» в 80-е годы, и он перешел из «Зенита» в Москву. Так это было событие, об этом разговаривали на каждом углу! Только кухарки не муссировали переход Швецова в Москву. Мы с Михаилом Сергеевичем Боярским, поздравляя «Зенит» с какой-то очередной победой в чемпионате, спели частушку: «Ходят слухи по Европе про футбольных молодцов. Интересно, где закончит путешествие Швецов», и стадион встал: спасибо за частушку! Сейчас бы на такую частушку никто и внимания не обратил! Есть клубы, не будем их называть, – клуб одной страны, а играют 10 бразильцев. Это сегодняшнее время, и не вам и не мне размышлять на эту тему. Что же мы будем – два чайника – сейчас говорить, хорошо это или плохо. По мне, лучше бы за Питер играли питерцы. По мне, нужно больше уделять внимания поиску и воспитанию своих талантов, чтобы наши ребята научились биться.
Игра сложная, я сам люблю играть в футбол, но сейчас уже не так часто выхожу на поле. Игру нужно понимать, нужно в ней разбираться. Помимо этого надо выходить биться. Почему футболисты профессиональные любят смотреть, как играют артисты? Потому что в футболе эмоций иногда больше, чем игры. Так что Дзюба, наверное, имел в виду то же, что говорю вам я: нужно растить свои кадры и нужно повышать их квалификацию.
- Вы сейчас в скольких названиях в театре задействованы?
- Наверное, названий восемь, немало, и на стороне еще парочка есть. Я без работы сидеть не могу. Вот вы меня спрашивали про кино. Кино – это такой приходящий и уходящий гость: оно может быть, а может его и не быть. У меня в жизни бывало, когда я по несколько лет не снимался в кино. Ничего, я не сильно тосковал, компенсировал это работой в театре. Понимаете, в театре гостем быть нельзя: если ты приходишь в репертуарный театр, ты должен играть в репертуаре, а не находиться в режиме «пришел-ушел». У нас вот на такую позицию приходили артисты – и через полгода они уходили.
Мое поколение, мы были научены своим мастером – Игорем Петровичем Владимировым – таким образом, что раз мы сюда пришли, мы должны были отдавать театру всё. Мы все играли по 30 спектаклей в месяц, включая детские: два подряд в субботу и воскресенье, а иногда в день по три – два днем и третий вечером. Да, это было изнуряюще, но, пусть это громкое выражение, мы строили театр, мы поддерживали огонек в его очаге. Тут недавно я спросил у одной актрисы: сколько у тебя спектаклей в месяц? Она говорит, что многовато. – «А сколько?» – «Шесть!» Я в ответ смеюсь: да как же ты справляешься?
Я люблю кино, люблю кинематограф, мне нравится новая атмосфера, новый сценарий, но если его нет, я целиком и полностью отдаюсь театру. Другое дело, что на сцену нужно выходить сильным, цеплять зрителя с первого раза. Я вот накануне сыграл «Ревизора», до сих пор отойти не могу, силы уже, к сожалению, не те, возраст. А рядом молодые поджимают.
Я не представляю себе, как я смогу жить без работы. Причем я вообще по жизни раньше был такой лентяёк, то есть не пассивный лентяй, а активный. Я больше люблю компании, посидеть там, полялякать, поесть хорошо, рассказать хорошие анекдоты, когда все смеются. Люблю, когда весело, – значит, там, естественно, люблю стадион. Я раньше очень сильно опаздывал в театр, и у меня был выговор на выговоре за опоздание, но со временем это всё ушло. Ничего невозможного нет, всё в твоих силах.
- Сергей Григорьевич, у вас так много работы, а вам хватает времени, там, книжку почитать, на рыбалку съездить?
- Мало, очень мало времени. В книгу нужно погрузиться. Я же не читаю так: ля-ля-ля-ля-ля-ля. В книгу, тем более в серьезную, нужно погружаться, а на это у меня времени очень мало. У меня вообще на себя времени очень мало. У меня есть кое-какие долги – надо сделать то, то, то, а я не успеваю. Но я не жалуюсь. Это всё у меня в голове – когда-нибудь всё сделаю.
- А есть какие-то сюжеты, роли, которые вами еще не сыграны, может быть, но вам бы хотелось их освоить?
- Знаете, меня очень волнуют многие персонажи. Бог дал сыграть мне Андерсена. Я мечтал об этой роли, и Эльдар Александрович мне ее подарил, причем не сразу. 11 дней он меня пробовал, такого сейчас вообще не бывает. Сейчас артист сам записывает пробу и отсылает режиссеру. Очень было бы интересно сыграть Мюнхгаузена. Я вообще люблю играть таких странных людей. Вот у нас в театре был «Дон Кихот». Было бы интересно сыграть Тевье-молочника, человека такой непростой судьбы из Шолом-Алейхема, князя в «Дядюшкином сне»…
У нас в театре есть спектакль «Шутки Достоевского», который, повторюсь, возник из литературной читки. Этим летом я был в монастыре Оптина пустынь, где в свое время у знаменитого старца Амвросия бывал Фёдор Михайлович. Там сейчас открыли памятник Достоевскому, и я принимал участие в этом мероприятии и в чтении произведений Фёдора Михайловича.
Когда встретились два великих человека – старец Амвросий и умнейший человек своего времени Фёдор Михайлович Достоевский, – это было огромное событие. На открытии памятника я инициировал, чтобы следующим летом там, в Калужской области, был бы фестиваль, посвященный произведениям Достоевского. Надеюсь, что это состоится и мы откроем фестиваль нашим спектаклем.
Вообще, я мечтатель, поэтому мое дело – мечтать. Я иногда представляю, что получаю «Оскара», выхожу и говорю благодарственную речь. Это же мечта! Конечно, никакого «Оскара» я никогда не получу, но я люблю мечтать – это меня объединяет и с Андерсеном, и с Мюнхгаузеном, и, если угодно, с Дон Кихотом, который жил в своем мире, что, по-моему, очень здорово!