Шарль Бодлер. Поэт. Пророк. Мученик

9 апреля 1821 года в Париже в обеспеченной буржуазной семье потомка землевладельцев из Шампани 62-летнего художника и коллекционера Франсуа Бодлера и его второй, 27-летней жены Каролины, урожденной Дюфаи, родился младенец мужского пола, нареченный Шарлем Пьером: ему был предназначен высокий и суровый жребий стать главным европейским поэтом своего века. Трудно сказать, кто и что сформировало в мальчике этот острый ум, тревожную совесть и исключительный художественный вкуc.

С младенчества и до без малого шести лет Шарль Пьер находился под огромным влиянием своего отца-художника, который успел поводить его по музеям и выставкам и познакомить с некоторыми своими друзьями из мира искусств. Впечатления были ранними и недолгими, но самыми первыми, и это, наверное, стало определяющим фактором. 10 февраля 1827 года 67-летний Франсуа Бодлер покинул этот мир, а мальчик остался под опекой матери и отчима – полковника Жака Опика, отношения с которым у него не сложились, хотя новый муж матери и пытался принимать деятельное участие в воспитании пасынка. Семья сначала переехала в Лион, затем вернулась в Париж.

Учился талантливый мальчик по-разному, то погружаясь в науки, то впадая в меланхолию, а повзрослев, увлекся пороками, свойственными жизни в большом городе: алкоголь, праздное времяпровождение в обществе куртизанок, долги. Чтобы вырвать юношу из этого порочного круга, отчим и мать в 1841 году отправили 20-летнего Шарля Пьера в путешествие по морю в индийскую Калькутту. Он, однако, обогнув мыс Доброй Надежды и добравшись через Мадагаскар до Реюньона, сошел там на берег и с попутным в обратную сторону кораблем вернулся на родину, так и не побывав в Индии. Тем не менее, впечатления этого экзотического путешествия наложили отпечаток на все его последующее творчество.   

В 1842 году в возрасте 21 года, достигнув, согласно Гражданскому кодексу Наполеона, действовавшему в Июльской монархии «короля французов» Луи Филиппа, совершеннолетия, Шарль Пьер Бодлер вступил в права наследования и получил оставшиеся ему от покойного отца огромные по тем временам средства – 15 тысяч франков наличными (на современные деньги по покупательной способности это по очень приблизительным подсчетам около полумиллиона долларов) и 18 тысяч в виде ценных бумаг и иных активов (т. е. еще около 600 000 долларов США в современном эквиваленте). 

Полученные деньги он стал тут же бездумно тратить на красивую жизнь и на балерину-креолку Жанну Дюваль, с которой он познакомился в богемной среде и не расставался практически до конца своей жизни и которой посвятил немало прекрасных и горьких строк. Результатом этого разгула был сифилис и установление над молодым наследником опеки через суд со стороны его матери и отчима: они сильно ограничили его в расходовании остатков наследства, из которого поэту стал выплачиваться скромный пенсион, не позволявший продолжать прежний разнузданный образ жизни. Может быть, тем самым мать и отчим продлили Бодлеру жизнь. 

В 1857 году в возрасте 36 лет в Париже Бодлер издал главный труд своей жизни – книгу стихов Les fleurs du mal. Ее название принято переводить у нас как «Цветы зла», однако французское слово le mal того же латинского корня, что и слово la maladie – «болезнь», и я полагаю, что перевод «Больные цветы» или «Цветы болезни» точнее передавал бы смысл написанного в книге, потому что по сути своей книжка эта о том, что мир и люди тяжело больны. Книга была запрещена за нарушение общественной нравственности, автор оштрафован судом на 500 франков (примерно 1,5 миллиона современных рублей), которые были для Бодлера, на тот момент уже лишенного права распоряжаться унаследованными средствами, неподъемной суммой. Решить проблему со штрафом помогла императрица Евгения – супруга Наполеона Третьего…

Умер Шарль Пьер Бодлер в возрасте сорока шести с половиной лет от последствий сифилиса: скорее всего, это был сифилис мозга. И практически тут же стал легендой – главным прОклятым поэтом (un poète maudit), родоначальником целой плеяды неприкаянных поэтов-гениев (Верлен, Рембо, Малларме) и символизма как литературного направления. 

В России многие из поколения, кому сейчас от сорока до шестидесяти, узнали, что есть такой «трэшовый» поэт Шарль Бодлер, от Константина Кинчева, который в своем первом альбоме «Энергия» 1988 года выпуска использовал скандально известное стихотворение «Падаль» (Une charogne) в переводе Вильгельма Левика (тут): в «Падали» поэт описывает, как на прогулке со своей возлюбленной он увидел разлагающийся труп лошади, что навело его на мысль о том, что и его любимую ждет та же судьба – ее труп будет сожран могильными червями. А поэтому – живи сейчас, не откладывая удовольствия жизни на завтра, которого может и не быть… 

Еще чуть ранее, в 1970 году, в издательстве «Наука» в серии «Литературные памятники» вышел томик «Шарль Бодлер. Цветы зла», представивший читателю самые разные переводы на русский язык прославленных стихов, но без текста оригинала. Надо полагать, что Давид Тухманов и Константин Кинчев познакомились со стихами Бодлера именно по этому изданию. Больше о Бодлере и его творчестве в СССР и потом в новой России знали и знают поклонники поэтов Серебряного века: русские декаденты и символисты в лице Мережковского, Анненского, Бальмонта, Брюсова, Волошина и многих других, менее известных сегодня, провозгласили себя учениками Бодлера как автора программного сонета «Соответствия» (Correspondances), в котором Природа (с большой буквы) провозглашалась «лесом символов», наблюдающих за человеком «привычными взглядами»: 

Природа – дивный храм, где ряд живых колонн
О чем-то шепчет нам невнятными словами,
Лес темный символов знакомыми очами
На проходяшего глядит со всех сторон. 
(Перевод Константина Бальмонта)

Моду на Бодлера, которого переводить на русский язык начали еще в XIX веке при его жизни, ввели в России, конечно же, именно эти выдающиеся литераторы. К слову, до октябрьского Манифеста 1905 года многие произведения Бодлера были в Российской империи запрещены к печати так же, как когда-то у него на родине. И по той же причине – потому что считались богохульными и нарушающими общественную нравственность. Удивительно, но подобная репутации у Бодлера – богохульника и богоборца – сохранилась у нас чуть ли не по сей день….

Дела обстоят совершенно противоположным образом: Бодлер, переболев в 1848 году в возрасте 27 лет протестными революционными настроениями, охватившими тогда всю Европу и, в частности, Францию, оставшуюся жизнь – то есть последние 19 лет – был истовым христианином, католиком, что очень ярко отражено в его литературном творчестве. Для того, чтобы это понять, надо всего лишь внимательно, не на бегу, прочесть хотя бы те самые Les fleurs du mal – главную книгу поэта. Вот что Бодлер, например, говорит, обращаясь в XXX стихотворении сборника с латинским названием, цитирующем известную католическую молитву – De profundis clamavi:

J’implore ta pitié, Toi, l’unique que j’aime,
Du fond du gouffre obscur où mon cœur est tombé.

«Я взываю к твоей милости, Ты, единственный, кого я люблю, / Из глубины темной бездны, куда упало мое сердце».

Если попытаться уместить все содержание стихов знаменитого француза в одну фразу, можно было бы сказать так: Бодлер – путник, блуждающий в глубоком и безысходном мраке по дну адской бездны и в отчаянии взывающий с этого дна ко Господу. Откуда отчаяние? От глубочайшего осознания евангельской истины «мир лежит во зле». Но если о полубезумном путешествии поэта во мраке, о воспевании им разного рода грехов и пороков, прекрасных и бессердечных, подобных танцующим змеям, блудниц, об опиумическом бреде его «Искусственного рая» (Les paradis artificiels) помнят почти все, кто знаком с именем Бодлер, то о втором слагаемом творчества величайшего гения мировой поэзии – о его восторге перед Господом-Творцом миров и Его обожании – вспоминать почему-то не принято. 

Вот как заканчивается одно из лучших и самых известных стихотворений Бодлера Les Phares – «Маяки», посвященное творчеству художников прошлых столетий:

Car c’est vraiment, Seigneur, le meilleur témoignage
Que nous puissions donner de notre dignité
Que cet ardent sanglot qui roule d’âge en âge
Et vient mourir au bord de votre éternité!

«И доказательств нет прекраснее на свете,
Чем то свидетельство величия людей,
Тот плач, катящийся к столетью от столетья,
Чтоб умереть, Господь, у вечности твоей».
(Перевод Вадима Шершеневича)  

Это о картинах великих художников прошлого. Нужны ли здесь комментарии? Если Бодлер видел смысл искусства в том, чтобы человек принес его в качестве своего дара и свидетельства своего достоинства (notre dignité) «на берег Твоей вечности, Господь!» (это дословно)?

Для оставшихся сомневающихся, кто полагает, что Бодлер все-таки был вольтерьянцем-бунтовщиком, отмороженным декадентом, прославляющим максимальное погружение во все грехи и пороки, есть в Les fleurs du mal прекрасная притча в стихотворении под номером XVI под названием Châtiment de l’Orgueil – «Наказание Гордыни». В ней идет речь об одном средневековом проповеднике – хорошо известном в западном богословии Simon de Tournai, который, согласно преданию, был настолько увлечен собственным красноречием, что в порыве такового заявил, обращаясь ко Христу:

Jésus, petit Jésus! je t’ai poussé bien haut!
Mais, si j’avais voulu t’attaquer au défaut
De l’armure, ta honte égalerait ta gloire,
Et tu ne serais plus qu’un foetus dérisoire!

«Иисус, маленький Иисус! Я возвысил тебя до небес! Но если бы я захотел повоевать против тебя, то по причине отсутствия у тебя доспехов твой позор сравнялся бы с твоей славой, и ты был бы не более чем смешным эмбрионом!» 
(Почти дословно.)

Так нескромно Симон де Турне оценил свои ораторские способности, и после этих слов, согласно преданию, проповедник тотчас сошел с ума, потеряв дар разумной речи. «Молчание и ночь установились в нем, как в погребе, от которого потерян ключ». И сам он стал посмешищем уличных мальчишек-хулиганов, хохотавших над его немощью и бросавших в него камни.

Но если Бодлер в глубине души был таким добрым христианином, то откуда же в его текстах, спросите вы, столько мрака и откровенного смакования всех этих пороков и грехов? Почему же он не псалмопевец Давид? Судя по тому, что в качестве образца структуры Les fleurs du mal Бодлер взял «Божественную комедию» Данте, поэт видел свою жизнь как путешествие по аду, воспринимая земной мир, как я уже говорил выше, в духе евангельских слов Христа о том, что «мир лежит во зле». К слову, любимейший художник Бодлера Эжен Делакруа начал свою карьеру с полотна La Barque de Dante – «Ладья Данте». Проводником же Бодлера в этом аду парадоксальным образом вместо дантовского Вергилия была, возможно, его возлюбленная – та самая балерина-креолка Жанна Дюваль, – только он ее воспринимал, по большей части, как демона, завлекающего его все дальше в адскую бездну.
О силе и многообразии человеческих пороков речь идет, собственно говоря, в первом вступительном стихотворении Au Lecteur – «К читателю».

– Hypocrite lecteur, – mon semblable, – mon frère !
– Читатель-лицемер, – мое подобие, – мой брат!

Бодлер охотно подписывался под тем, что ему не понаслышке знакомы все человеческие грехи. Он просто отдавал себе отчет в их мерзости и смраде и носил в себе прекрасный идеал, связанный с образами природы, с женской красотой, с таинственной кошачьей грацией, с путешествиями и искусством, – идеал, воспетый им во многих гениальных стихах. Собственно, первый раздел Les fleurs du mal так и называется: «Сплин и Идеал».

Наверное, совсем никого не удивит, что в том же самом 1821 году, только осенью, 11 ноября, родился русский собрат по духу Шарля Пьера Бодлера Фёдор Достоевский – настолько же яростный исследователь греха и порока и настолько же убежденный и исступленно верующий христианский проповедник. До смешного – в 1848 году Достоевский, как известно, участвовал в заговоре петрашевцев, а Бодлер сражался на парижских баррикадах и редактировал революционный листок Le Salut Public («Общественное спасение»). После чего оба равно разочаровались в идеалах революции и стали проповедниками Христианства и Христа в искусстве, один – в стихах, другой – в романах, и оба – в публицистике. Правда, «эпилептический» русский гений оказался несколько крепче «сифилитического» французского телесно, хотя 59 земных лет Достоевского против 46 Бодлера – тоже невеликий срок.

Однако за порогом земной жизни обоих встретила равная мировая слава. И, по сути, оба доказывали благодать Божию, исходя «от противного» – описывая мерзость и ужас греха. К слову, о сифилисе Бодлера, проникшем в мозг: Томас Манн в одном своем известном эссе о Ницше и Достоевском, а также в своем великом романе «Доктор Фаустус» утверждает, что болезнь – это инструмент, усложняющий и утончающий духовное зрение художника. Сюда же, в корзину с болезнями, без сомнения, можно было бы добавить алкоголь, опиум и сложные сексуальные эксперименты.

Сам Бодлер почитал своим литературным образцом своего старшего на 12 лет современника – великого американского поэта-мистика Эдгара По, известного больше массовому читателю по детективным новеллам. Его он много переводил на французский. Другим его кумиром, всемирную славу которого он первым во Франции угадал и предсказал, услышав освистанную идиотами и завистниками парижскую премьеру «Тангейзера», был Вильгельм Рихард Вагнер. Ему Бодлер от избытка восторга даже осмелился написать письмо, в котором есть и такие во многом пророческие слова:

«С того дня, как я услышал Вашу музыку, я говорю себе беспрестанно, особенно в скверные минуты: если бы мне только удалось послушать сегодня вечером немного Вагнера! Наверняка найдутся и другие люди, устроенные как я. В сущности, Вы должны быть довольны публикой, чей инстинкт оказался гораздо выше невежества газетчиков. … Еще раз благодарю Вас, сударь: в скверную минуту Вы в высшей степени напомнили мне обо мне самом». 

Да, это была поистине счастливая эпоха: ровесник Достоевского Бодлер, слушающий в Париже Вагнера и переводящий на родной французский язык Эдгара По! А тогда ведь еще жили Гейне, Шуман, Брамс, Шопен, Берлиоз, Делакруа, Тернер, десятки, может быть, сотни имен первого ряда гениев человечества! До Заката еще далеко, хотя великие очень точно предчувствуют его, – Закат наступит после того, когда возникнут и уйдут Верлен, затем Оскар Уайльд, Верхарн и Метерлинк, Бердсли, симфонии Брукнера и Скрябина, прямые наследники Бодлера – поэты русского модерна… И почти у каждого из них в красном углу будет висеть апокалиптический – на фоне зарев – портрет Шарля Пьера Бодлера – мученический образ в терновом венце на фоне сцен Страшного суда.
Если брать русских поэтов, Бодлер по психотипу очень похож на демонического фаталиста Лермонтова, который, к слову, тоже был исключительно верующим и мистически настроенным человеком («Я, Матерь Божия, ныне с молитвою…» и многое другое). По скептицизму и отточенной совершенной форме близок Бодлеру автор гениальных «Сумерек» Баратынский:

…Велик Господь! Он милосерд, но прав:
Нет на земле ничтожного мгновенья…

В эпоху символизма Бодлера читали поголовно и подражали ему все. Переводили, как умели, некоторые из переводов достойны внимания, но лучше учите французский.

Ближе всего к Бодлеру из русских символистов, пожалуй, подошли Валерий Брюсов с его беспощадностью, резкостью и любовью к отточенной совершенной форме, любитель высокого пафоса, выспренний Константин Бальмонт и мистический Фёдор Сологуб, местами Александр Блок с его тотальным трагизмом и ощущением рушащегося мира. Однако одного единственного «русского Бодлера» нет. Как, вероятно, нет и немецкого, а с англоязычной поэзией я знаком плохо, поэтому судить не стану. Завершить мое слово о великом французском поэте хотелось бы его гениальными стихами:

Человек и море
Свободный человек, от века полюбил
Ты океан – двойник твоей души мятежной;
В разбеге вечном волн он, как и ты, безбрежный,
Всю бездну горьких дум чудесно отразил.
Ты рвешься ринуться туда; отваги полн,
Чтоб заключить простор холодных вод в объятья,
Развеять скорбь души под гордый ропот волн,
Сливая с ревом вод безумные проклятья.
Вы оба сумрачны, зловеще-молчаливы.
Кто, человек, твои изведал глубины?
Кто скажет, океан, куда погребены
Твои несметные богатства, страж ревнивый?
И, бездны долгих лет сражаясь без конца,
Не зная жалости, пощады, угрызений,
Вы смерти жаждете, вы жаждете сражений,
Два брата страшные, два вечные борца!
(Перевод Эллиса)