Юрий Башмет: «Время выбирает»
Концерты легенды мировой академической музыки – знаменитого российского альтиста и дирижера, народного артиста России Юрия Башмета – традиционное украшение каждого фестиваля «Площадь Искусств», в этот год впервые проходящего без его основателя и бессменного художественного руководителя – недавно ушедшего от нас Юрия Хатуевича Темирканова (1938–2023). У «ЭГОИСТА» была уникальная возможность пообщаться с Юрием Абрамовичем в лобби-баре «Гранд Отеля Европа», и он не преминул этой возможностью воспользоваться
Юрий Абрамович, сегодня мы встречаемся с вами в тени печального события – совсем недавнего ухода из жизни Юрия Темирканова. Мне, конечно же, хочется спросить вас о ваших встречах, сотрудничестве и общении с Юрием Хатуевичем…
Юрий Башмет. Мы жили в разных городах, поэтому ежедневных каких-то встреч у нас быть, к сожалению, не могло. Встречались и общались мы обычно во время тех или иных гастролей. Если Темирканова сравнивать с другими дирижерами, он невероятно располагал к себе солистов – как дирижер, со своей стороны, давал ощущение любви, уверенности, поддержки. Такой обаятельный, очень обаятельный человек, со своим уникальным лицом, естественно. Ну и давайте не будем забывать, что он вообще изначально был моим коллегой – альтистом.
Однажды во время гастролей в Израиле, в Хайфе, был такой случай. Перед выходом на сцену, там уже был оркестр, уже на сцене аплодисменты звучали, нам пора было выходить – я солист, он дирижер, – я протягиваю ему мой альт и говорю: «А ты можешь извлечь звук?» Я свой инструмент ему буквально воткнул в шею. Темирканов говорит: «Нет, Юрочка, я уже столько лет – даже не могу сказать, сколько – не держал инструмент в руках!» Но все-таки маэстро взял мой альт и извлек звук, и сделал это очень качественно, красиво, с вибрацией. И вот это меня, конечно, покорило.
Юра умел выражаться очень лаконично, что, в общем, присуще немногим людям – только самым талантливым. Помню, Рихтер такой был, Альфред Шнитке мог в двух словах передать суть. Вокруг Темирканова все время выстраивались очереди самых разных людей, а у меня такой характер, что я никогда в таких очередях не стоял. Поэтому всегда был на определенной дистанции.
Как-то давно-давно, когда я выступал здесь в Санкт-Петербургской филармонии в качестве дирижера, Юра сказал: «Вот у нас появился новый член нашего дирижерского клуба! Потому что многие инструменталисты (Юра стал какие-то фамилии называть, я не буду сейчас их повторять) – вот они себя сами к дирижерам причислили, но на самом деле не факт, что таковыми являются. А вот ты – всё, ты член нашего клуба!»
Жалко, что он не успел продирижировать моим большим оркестром «Новая Россия». Мы договаривались, чтобы он приехал в Москву, и он сказал: да, да, обязательно приеду! Дал обещание, но этого, к сожалению, не случилось уже по каким-то объективным причинам, наверное: начался ковид, потом он стал все хуже себя чувствовать.
Уход Юрия Хатуевича – это огромная потеря, конечно. Мне трудно как-то сформулировать, но одно могу сказать, что его уход – это очень плохое слово, конечно, – оказался в кавычках «естественным», потому что он, по сути, ушел от нас еще до того, как ушел из жизни. Он как-то так мягко со сцены уходил.
Темирканов вас часто приглашал на свой зимний фестиваль?
Ю. Б. Да, ежегодно.
Каково место Ленинграда/Санкт-Петербурга в вашей жизни?
Ю. Б. Для меня это исторически прежде всего место, где встретились и поженились мои родители. Во-вторых, в годы моей учебы в Московской консерватории здесь была «конкурирующая фирма» – ленинградская альтовая школа и совершенно замечательный, уникальный альтист Юрий Маркович Крамаров.
Для меня было очень важным событием, когда я пытался завоевывать сольную сцену с весьма серьезной программой, включающей «Чакону» Баха, в этом эпохальном зале (в Большом зале СПб филармонии. – Прим. ред.), и, конечно, очень нервничал. Ко мне перед концертом подошел Юрий Маркович, который тогда конкурировал с моим гениальным московским профессором Дружининым. Это были две разные школы, реально очень отличающиеся друг от друга. Он подошел и сказал: «Может, у тебя тут есть знакомые, друзья, родственники, не знаю. Но после концерта я собираю весь свой альтовый класс, и будем праздновать эпохальное историческое событие – сольный концерт альтиста в Большом зале Ленинградской филармонии».
Учитывая противостояние двух школ, это было для меня, как я тогда считал, большой победой. Юрий Маркович и все мы, участники того концерта, потом поехали домой к одному из его учеников и праздновали это событие – то, что альтист играл сольный концерт, был полный зал, и состоялось рождение альта как сольного инструмента именно здесь – в Ленинграде, в Санкт-Петербурге.
Как вы составляли программу сегодняшнего концерта? Очень привлекательная, очень необычная программа, в которой ваше имя соседствует с именем Константина Хабенского, а музыка Чайковского, Сен-Санса и Шуберта будет звучать рядом с отрывками из «Калигулы» Альбера Камю. Как вам это все пришло в голову?
Ю. Б. Эта программа есть у нас давно, она неоднозначная и она не безусловна по жанру. Во втором отделении там «Карнавал животных» Сен-Санса, это вписывается в любую программу, такую, что ли, классическую и развлекательную одновременно. Тут сам автор все придумал. А вот первое отделение сложное, я до сих пор не уверен, что это вообще сочетаемо, потому что, кажется, что мощной, самодостаточной музыке мешает текст, и этому тексту, тоже мощному, самодостаточному, мешает музыка. Но мы эту программу проверили годами: люди приходят, и им это нравится.
А сколько лет программе?
Ю. Б. Я не могу сказать точно, мы сотрудничество с Костей, пожалуй, с этого и начали, так что это уже сильно более десяти лет, но мы это делаем не часто. Эта программа требует от публики, от слушателей невероятного внимания и работы, потому что, с одной стороны, здесь концентрация гения Шуберта, с другой – концентрация текста «Калигулы» Камю, который Костя читает. Это всё как шестеренки такие без масла, но это все равно работает. Я не завидую слушателю в первом отделении: это правда требует большой работы.
Не все же пришли отдыхать, увидев ваше имя на афише...
Ю. Б. Ну, ничего, зато мы им в полной мере во втором отделении даем отдохнуть. У нас другие вещи с Константином прекрасны: «Евгений Онегин», спектакль «Не покидай свою планету» по «Маленькому принцу» Экзюпери идет уже более десяти лет. Мы в «Современнике» праздновали сотый спектакль – и это было уже пять лет назад. Сейчас он во МХАТе идет, наверное, 150 где-то спектаклей сыграно уже, всегда с аншлагами. Еще у нас с Константином есть спектакль «История любви» по рассказам Чехова и не только: артисты читают, мы играем. Я очень ценю эти вещи, хотя это и занимает менее одного процента нашей концертной деятельности. И все-таки я такие спектакли очень ценю, потому что сам очень много узнаю того, что я не читал.
Благодаря сотрудничеству с Женей Мироновым, например, я узнал, что, оказывается, Горький любил музыку Грига. Никогда бы не мог себе это представить! На самом деле читаются пронзительные рассказы Горького. Я-то думал когда-то, что Горький – это такая обязательная школьная программа: «На дне», «Мать» – и всё. А он, оказывается, великий писатель! Там такие рассказы! И он еще любил Грига. За это зацепилась Брусникина, с которой часто Женя Миронов работает. И мы сделали такую программу: мы играем музыку Грига, а артисты читают. Женя и Урсуляк читают рассказы совершенно феноменально! Еще опять-таки благодаря Жене я узнал письма к брату Ван Гога. У меня дочь знала их, а я не знал.
Пореченков у нас великолепно читает «Облако в штанах» Маяковского – выходит прямо сам Маяковский! Я спрашиваю: «Где ты набрался этого?» Он говорит: «А я достал запись самого Маяковского». У нас масса таких вещей – 17 спектаклей.
Возвращаясь к «Карнавалу животных» Сен-Санса, скажите, пожалуйста, а в чем загадка, почему «Лебедь» из него так популярен, а остальные пьесы как-то не в памяти у слушателей?
Ю. Б. Ответ на это простой. Я вам задам вопрос: почему не исполняются все симфонии Бетховена? Почему, если задать вопрос не музыканту, но человеку, который тянется к классической музыке, сколько симфоний у Бетховена, он напряжется и скажет: ну, Пятая, Третья. Девятую мало кто слышал, но знают, что она какая-то особенная, с хорами. Кто-то продвинутый скажет: еще есть Седьмая, конечно, она тоже популярная. Еще есть Шестая, «Пасторальная», но никто не расскажет, а где же Первая, Вторая, Четвертая, Восьмая.
Самая большая загадка академической музыки, мне кажется, куда делись первые пять симфоний Дворжака, потому что играют исключительно с Шестой по Девятую…
Ю. Б. Время выбирает. Я перед собой такую задачу ставил лет 20 назад и потом снова к ней возвращался: например, все симфонии Шуберта в одном сезоне. Потом прошло 3–4 года, я вернулся и опять сыграл все симфонии Шуберта. Так же с Бетховеном, так же с Чайковским.
Философский вопрос. Одна моя знакомая музыковед высказала мысль, что в нашем современном мире нет ничего, что соответствовало бы музыке Моцарта, и поэтому мы как в Эрмитаж приходим, так же и слушаем Моцарта – музейно. А как вы считаете?
Ю. Б. Я бы так сказал, что у великих авторов-творцов, таких, как Моцарт, у них все равно в их творчестве есть некое «тело» и есть проскоки в космос, но без этого «тела» не будет проскоков. Я очень дружил со Шнитке. Мы много вместе проводили времени, и я его как-то спросил: «Альфред, ты много для кино музыки пишешь. Это неплохо, но зачем, собственно, ты на это время тратишь?» Он сказал: «Нет, я не трачу время. Во-первых, это деньги, надо жить, а во-вторых, это творческий процесс, моя копилка. Я потом при сочинении симфонии, оперы или концертов могу использовать этот свой материал. И это не будет плагиатом, это же я написал».
Это похоже на то, как Чайковский и Прокофьев использовали в операх и балетах свою симфоническую музыку.
Ю. Б. В момент озарения достигается какая-то кульминация, то, что становится пиком в творчестве, но это возможно только благодаря вот этой наработанной базе. Из пустоты ничего не происходит, и так у всех авторов. Пожалуй, самый продуктивный в смысле «прострелов» – это все-таки Бах, у него чаще, чем у других, эти «прострелы» происходят. Да он, собственно, и больше других сочинил по количеству: ну что, если каждую неделю надо было новую мессу исполнять? И все равно у всех, даже у гениев, есть штампы.
Скажите, пожалуйста, на сегодняшний день, с высоты прожитых лет, в вашем сегодняшнем состоянии какая музыка, какие композиторы составляют ваш пантеон?
Ю. Б. У меня в этом смысле с годами ничего не меняется, разве если что-то появляется иногда интересное. Как в свое время Петр Ильич Чайковский победил во мне «Битлз» и Владимира Ильича Ленина, так, по сути, ничего и не поменялось. Не по идеологии какой-то, не по моим устремлениям, а просто в 1970 году был конкурс к столетию Ленина, который меня повернул в классическую музыку окончательно. Петр Ильич победил своей Шестой симфонией, случайно мною услышанной в музыкальной школе, и Второй фортепианный концерт Рахманинова победил. Вот так они для меня и остались – лучшая симфония и лучший фортепианный концерт. Появляются очень интересные вещи, прекрасные, но я все равно возвращаюсь к этим двум произведениям.
Многие люди вашей профессии и вашего исполнительского уровня уезжают на Запад, там живут. К примеру, наша петербургская гордость Григорий Соколов, из более молодых – Даниил Трифонов. Почему вы для жизни и творчества выбрали Россию?
Ю. Б. Те, кто уехал на Запад, – по-моему, они еще просто не доросли до каких-то очень важных вещей. Я ничего не хочу говорить плохого о гениальном Грише Соколове или Данииле Трифонове и так далее. Они – как комета, которая летит и никуда не прилетает, они бесконечно в полете. Женя Кисин, тоже неслабый пианист, он же в конце концов не в Америке, где жил когда-то. Если я не ошибаюсь, он сейчас в Праге живет, и тоже не уверен, что и там надолго засел. Это разные судьбы, разные характеры, что ли, траектории разные.
Когда я создавал первый состав «Солистов Москвы», у меня основа была питерская. Ко мне сюда, вот в эту гостиницу, пришли пять человек, которые были старше меня, все прекрасные музыканты, супер, пришли с идеей создания камерного оркестра, который вырос в «Солистов Москвы». Для меня это было шоком и неожиданностью. Собственно, это и произошло, а время показало, что нужно было этим людям прежде всего вырваться, они не хотели здесь заземляться. А ведь все они здесь очень хорошие позиции занимали. Это был прекрасный контрабасист, суперскрипач, один альтист замечательный, которого я тоже давно знал. Мы организовались в Москве, я там собрал москвичей, двоих взял из Киева, тоже занимавших у себя там позиции концертмейстера. Им надо было продолжать развиваться во всех отношениях, но по молодости я думал, что вот это и есть их цель – стать участниками «Солистов Москвы». Оказалось – нет, для многих это был очередной трамплин.
А у меня другой характер. Когда «Битлз» распались, у меня была одна цель – Московская консерватория, и всё. Я на этом заземлился и очень доволен. Дальше у меня была, конечно, масса предложений, но никакого желания бесконечно находиться в пустом полете у меня не было и нет. А не пусто то, что внутри, то, чем ты занимаешься, и то, что ты ценишь, и то, что ценится другими.
