Алексей Вишня: «Я всегда стебался над тем, что видел вокруг»
Именно в студии Алексея Вишни, созданной им в своей квартире, были записаны лучшие альбомы группы «Кино». Об отличии ленинградских музыкантов от московских, о том, для чего он создал студию, почему русский рок умер и что он сказал бы на его могиле, Алексей Вишня рассказал в интервью «ЭГОИСТУ»
Алексей Фёдорович, на одной из площадок в интернете вы начали выкладывать главки своих воспоминаний. Не рановато в ваши годы для мемуаров?
Алексей Вишня. Мои родители умерли, когда им было по шестьдесят. Я подумал, что если есть какая-то наследственность, то к этим годам мне нужно это сделать. На самом деле написал я раньше, но с учетом времени что-то изъял.
И каково цензурировать свою биографию?
А. В. Я хорошо знаком с самоцензурой. Вся моя жизнь – это самоцензура.
Но мы вроде живем в свободной стране?
А. В. Конечно. Относительно свободной. Мы свободны проснуться и уснуть.
Вы пишете о музыке, музыкантах. Какая тут может быть цензура?
А. В. Мы никогда не были экстремистами, но это не единственное, за что наказывают в наше время. Мы дожили до тех времен, когда большая часть тусовки, которая была в рок-клубе, уже умерла. Я имею в виду музыкантов, потому что публика в основном состояла из них. У меня хорошая память, и мне показалось, что очень важно это сохранить и рассказать историю рок-музыки, которую я видел своими глазами.
Если не секрет, что убрали из мемуаров?
А. В. В основном эпизоды, связанные с наркотиками.
Вы очень откровенны в оценках жены Цоя. Зачем вы это выносите в публичное пространство?
А. В. Если не я, то кто расскажет правду?
Но вы же пишете о ее корысти.
А. В. Но ведь выгода была прямая. А что делать? Время такое. Раньше на улицах нельзя было целоваться, а сейчас – пожалуйста. Мораль меняется, а я пользуюсь этим. Я никому плохо не делаю. Все уже мертвы. Никому не навредишь.
Судя по вашим записям, вы были относительно свободным человеком. Как у вас это получалось в начале восьмидесятых, самом пике застоя? Или ваши родители были такие либеральные?
А. В. Папа был Патриот Патриотович, больше тяготел к Сталину, недолюбливал Хрущёва. Он был фронтовиком, работал шифровальщиком при военном атташе в советском посольстве. Папа всегда убеждал меня, что мы живем в самое лучшее время этой страны: «Ты, сынок, сетуешь, что у нас то не так, этого нет, а ты просто не понимаешь, что это самое замечательное время».
А вы получились антисоветчиком?
А. В. А я пошел за Гребенщиковым *. С пятнадцати лет был под влиянием его непонятных слов. Папа очень удивился, когда в 1989 году меня выпустили с Курёхиным в Югославию. Он думал, что с моим бэкграундом я никогда не увижу заграницу.
Ваш отец работал в США, Южной Америке, видел, какая там жизнь, и при этом говорил, что в СССР – самая лучшая жизнь?
А. В. Он говорил: «Вот смотри, в Вашингтоне негры спят на улице, едят что попало, не могут зайти туда, где белые».
А у нас на улице никто не спал?
А. В. А у нас пьяные лежали везде (улыбается). Ездили хмелеуборочные, серые такие машины, на газовые камеры похожие, и собирали их.
Но как у вас получилось быть внутренне свободным? Судя по тем главкам, где вы рассказываете о своей юности, складывается именно такое впечатление.
А. В. Моя свобода была в том, что я был без башни. Ничего не боялся, и если не хотел учиться в школе, то не учился.
И закончили ее не с аттестатом, а со справкой.
А. В. Вечернюю школу позже пришлось закончить. А так ничем особо не выделялся. Был простым советским парнем, как и Цой, кстати, он тоже был обычным.
Почему вас, мальчика из приличной семьи, привлекал панк?
А. В. Это было, скорее, выражение внутреннего протеста. Панк, кстати, всегда был в успешном обществе. Когда в 1989 году я приехал с Курёхиным в Югославию, впервые увидел настоящих панков. Они были студентами, чистые, аккуратные, в кожаных куртках, с ирокезами. Они показались мне гламурными. И лица были непропитыми, и пьяными я их не видел. А наши пили, очень сильно, поэтому у них всегда были помятые лица.
Для чего вы создали свою студию: заработать денег, помочь музыкантам или в этом тоже был элемент свободы?
А. В. Ни в коем случае не заработок. Нетрудовые доходы были запрещены законом, и я всю жизнь очень боялся, что меня в этом могут обвинить. У меня было только одно желание, если хотите, даже задача: русской музыки должно быть больше в записях.
«Святая к музыке любовь»?
А. В. Не к музыке. Я мечтал стать звукорежиссером, это и была основная мотивация. Но у меня не было высшего образования, так как я не закончил музыкальную школу, а без нее невозможно было поступить в консерваторию. Позже в институтах стали готовить киноинженеров, но это немного не то. Мне хотелось работать на «Мелодии», но чтобы попасть на эту работу, нужно было быть великим звукорежиссером, а таких у нас было – на одной руке можно по пальцам сосчитать.
На ваш взгляд, русский рок начинался с подражания западному или все же было что-то оригинальное?
А. В. Первые песни были переводными, то есть копировались западные риффы, но была и попытка сделать что-то свое. Правда, все это было похоже на «фирму». Вы, наверное, помните: все танцевальные песни были каверами. Музыканты умели играть «фирму» один в один. Все это было неоригинально. Кстати, первый «Аквариум» тоже был не очень оригинальный. Вот Макаревич слушал хорошую музыку, понимал в гармонии, использовал ее. Но в мелодии никто из наших музыкантов ничего не понимал.
Поведение на сцене наши тоже копировали?
А. В. Копировали, но только у нас была разная жизнь в сравнении с западными. Панки в Англии своей музыкой и культурой боролись против своего прекрасного буржуазного общества. А у нас с чем было бороться? Кругом одна нищета была. Ну, находили какие-то темы, фокусировались на них, но в основном пели всякую чушь.
Есть мнение, что в семидесятые-восьмидесятые в Москве были замечательные музыканты, а в Ленинграде их почти не было, зато больше уделялось внимания социальным проблемам. Вы согласны?
А. В. В Ленинграде были понтерщики. В Москве они были более академические, знали ноты, понимали музыку и делали ее.
Неужели Гребенщиков* не знает нот?
А. В. Нет. То есть он знает, что есть нота си, есть нота до, но он не академический музыкант. Но при всем при этом выстрелил именно ленинградский рок, а не московский. В Москве все было богаче и дороже, но ленинградский рок оказался ближе к людям.
Какие оригинальные черты были у него?
А. В. Интересные социальные тексты. Они были лучше, чем у москвичей. Разве что «Машина времени» отличалась. Была еще в Москве такая группа «ДК», мало кому известная сейчас. Они были явные антисоветчики.
Вы знали, что рок-клуб со дня открытия был под колпаком КГБ?
А. В. Да, потому что мы встречали людей оттуда на концертах. Они были одеты в хорошие костюмы, казалось, многие приходили как будто в театр. Серые они были… У нас поговаривали, что кого-то из музыкантов таскали на Литейный.
К вам они не приставали?
А. В. Дело в том, что ко мне домой, где собирались музыканты для записи, ходило много людей, среди них были стукачи, и они докладывали, что я законопослушный гражданин и не терплю в своем доме наркотиков, оружия и крамольных мыслей. Моей же задачей было сделать так, чтобы русской музыки стало больше. Лично мне казалось, что та музыка, которую мы записывали, очень оригинальная. Вероятно, эти люди докладывали кому нужно, что у Вишни все в порядке, собираются музыканты только для того, чтобы записывать музыку. Меня никто никуда не вызывал.
Как вы догадались, что среди тех, кто приходил к вам, есть стукачи?
А. В. Меня папа предупредил. Он сразу мне сказал, что среди них обязательно будут те, кто пишут доносы. Вероятно, это меня и спасло – им нечего было сообщать. Я ведь даже запрещал музыкантам приносить алкоголь. У меня была дорогая пленка, а как они будут писать, если будут пьяны? Только всё испортили бы.
Влияли ли на культурный процесс личные взаимоотношения музыкантов, их жены, любовницы?
А. В. Жена и любовница в студии – все равно что женщина на корабле. Они в нее не заходили.
Это было запрещено?
А. В. Нет, но что им делать в маленькой душной комнате? У меня была двадцатиметровая комната, в которой четыре метра было выделено под студию. Можете представить, если в ней кроме оборудования еще четыре человека будут находиться… Я хочу сказать, что всех, кого записывал, я безмерно, абсолютно искренне любил. Был рад, что познакомился с ними и мог быть им полезным.
Бескорыстно?
А. В. Корысть была, но в том, что я понимал, что стою у истоков чего-то очень крутого. Я слушал музыку с четырех лет и хорошо отличал ту, которая лилась из советского радио, от той, которая была на моем магнитофоне. Понимал, что записано несовершенно, но это интересно, и это будут слушать.
Но как же получилось, что между Кинчевым и Цоем пробежала черная кошка?
А. В. В любой истории есть момент соперничества. У музыкантов есть статусы: кто-то открывает концерт, кто-то закрывает. В рок-клубе им тоже хотелось иметь статус закрывать концерт. У каждого музыканта, не только у Кинчева и Цоя, была своя мотивация и видение мира. Конечно, они смотрели друг на друга и, наверное, думали: «А я играю лучше, чем тот… мои тексты лучше, чем у того... но почему слушают его, а не меня?»
Художники пишут картины для продажи, писатель продает рукопись. Тогда музыканты думали о деньгах?
А. В. Смешно. Какие деньги? Их ни у кого не было. Может, и была мечта заработать… Всё это было не про деньги. Заработать можно было только тогда, если кто-то устроил концерт.
На квартире?
А. В. Все было сложно, концерты устроить было невозможно.
Нужно было разрешение властей?
А. В. Конечно. Вот такая маленькая история. В «Авроре» должна состояться премьера фильма «Душа». Умные люди звонят Макаревичу* и говорят: «Андрей, приезжай, после премьеры устроим концерт». Он соглашается. Тут же все билеты на сеанс скупаются и продаются по рублю. Но менты действовали быстро: они закрыли концерт, и деньги пришлось вернуть.
А ленинградские музыканты как находили выход?
А. В. Снимали зал в доме культуры, а перед самым концертом объявляли о начале по сарафанному радио. Люди приходили, но и тут их всех вязали ни за что ни про что, просто за то, что пришли на концерт.
Множество групп получили известность благодаря пиратским записям. Как вы думаете, какое влияние они оказали на популярность неофициальных музыкантов?
А. В. Как только началась перестройка и рухнул «железный занавес», тут же появились пираты звукозаписи. Именно они и сделали музыкальный истеблишмент. Если бы не пираты, кто стал бы известен? Легкоступову каждый день крутили по «Маяку», а кто стал бы ставить в эфир рок? И все эти «миражи», «ласковые маи» распространялись сами по себе, без помощи государства.
Вам понравился фильм «Лето»?
А. В. Да, очень.
Похоже получилось не то, что было?
А. В. Если бы он был похож на то, что было на самом деле, не был бы таким красивым.
Вы же знали лично всех его героев. Как они вам показались в фильме?
А. В. Они получились очень красиво одетыми людьми. Фильм, конечно, имеет свою художественную ценность. Даже если из него убрать Цоя, Майка, их музыку, то получился отличный романтический фильм про любовь.
Почему именно «Сайгон» был так популярен у ленинградской рок-тусовки?
А. В. Он был не просто забегаловкой, а рассадником андеграунда. Это был удивительный оазис неподчинения. Во-первых, это было единственное кафе, где можно было курить, хотя на стене висела табличка, запрещающая это. Кроме кофе там можно было выпить коньяку. Я был еще юным, стоял в очереди и брал только кофе, хотя не любил его.
Прошли годы, пролетели десятилетия, и мы видим, как губернатор награждает Вячеслава Бутусова госнаградой. А зачем рок-музыканту звание?
А. В. Власть вообще должна любить рок-музыкантов, потому что именно они помогли ей свершиться. Свободные мысли были запущены в общество ими.
А Гребенщикову* и Шевчуку ничего не дали.
А. В. Шевчука били, как Виктора Хару, только за то, что он пел.
То есть это нормально, что рок-музыканты в почете у власти?
А. В. А что делать, если во власть пришли такие молодые, как Сурков. Он любил эту музыку, ее очень многие чиновники любили, выросли на ней. И потом, кто сказал, что рок-музыканты должны быть врагами?
Не обязательно врагами, но разве изначально рок – это не протест?
А. В. Против чего протестовал Бутусов? Всё устаканилось, нормализовалось. Они все, как я понимаю, хотели рыночную экономику, иметь возможность покупать хорошие гитары, записываться в хороших студиях. Теперь можно купить хорошие инструменты, есть множество хороших студий.
Вот вы говорите про Бутусова, что его власть приласкала, а он всегда был с ней. Когда жил в Свердловске, дружил с Татьяной Дьяченко (дочь Бориса Ельцина. – А. М.), ходил к ней домой слушать магнитофон, на гитаре играть и петь. У Ельцина (в 1976–1985 гг. первый секретарь Свердловского обкома КПСС. – А. М.) уже тогда был хороший магнитофон. И не только он, но и Кормильцев, и Умецкий, вся их компания бывала у него дома. Опустошали холодильник, бар. Поздно вечером приходил Ельцин и всех разгонял. А что вы удивляетесь? Шахрин в советское время был депутатом то ли райсовета, то ли горсовета. Но мне все равно, я эту музыку уже не слушаю.
Депутат Госдумы Милонов недавно предложил учредить государственную премию имени Егора Летова. Как вы думаете, зачем он понадобился власти?
А. В. Летов был большевиком, он играл в эту большевистскую игру. Это был его личный протест против «Аквариума», «Кино», ДДТ: «Ах, вам коммунисты не нравятся, ну тогда вот вам…» Как видите, он снискал на этом поприще большую популярность. Но я не думаю, что Летов на самом деле был таким коммунистом. При них он далеко не пошел бы…
Недавно один музыкант, близко знавший Гребенщикова*, сказал, что он умер для него. А для вас?
А. В. Для меня жив. Гребенщикову* я всё прощу, он мой учитель, а учителей, как и родителей, не выбирают. Он в какой-то степени и является моим родителем. Я хотел снять у него квартиру, когда он уехал, написал ему письмо, но он уже сдал ее.
Вы общаетесь с ним?
А. В. У нас нет общих точек соприкосновений. Я веду свой канал на YouTube, его это вряд ли заинтересует. Если бы я записывал молодые группы, ему было бы интересно.
Вы сказали, что Цой был обычным советским человеком. А в чем это проявлялось?
А. В. Он был абсолютно обычным советским парнем из ПТУ. Единственное, что отличало, – то, что он был кореец. Лично мне нравилось, что он нерусский. Мне казалось, в этом был корень. Но когда он запел, вся эта наружность спала, и хотелось тянуться за ним. Я чувствовал, что он знает больше меня. У него была лохматая, непричесанная поэзия.
А вот депутат Госдумы Евгений Фёдоров публично заявлял, что песни для него писали в ЦРУ…
А. В. Александр, сын Виктора, подал на него в суд и выиграл. Но, знаете, какое-то зерно правды в этом есть. Потому что Джоанна Стингрей заразила всех вещизмом, надеждой и самомнением. Смотрите: приезжает американская певица, показывает свои очень крутые записи и говорит: «Это всё ерунда, а вот вы – крутые».
Не совсем понял. Вы хотите сказать, что «Восьмиклассницу» написали агенты ЦРУ?
А. В. Да ну нет, конечно. Просто сначала была «Восьмиклассница», а потом «Мы ждем перемен». Была нормальная музыка, а потом стала побудительная. Вспомните, какой там ритм... Казалось, все должны вскочить на коней и куда-то поскакать.
А что побудительного в «Мы ждем перемен»?
А. В. Да, мы ничего не делаем, просто сидим и ждем, когда будет весна. Но побудительное было в ритме.
И в этом было влияние ЦРУ или все-таки Джоанны?
А. В. Сейчас я объясню, в чем она подозревается. Скорее всего, это был не нарратив. Цой увидел, как можно писать музыку лучше. Джоанна показала своим личным примером, в своих записях, что такое энергетика. У нее было этого в десятки раз больше, чем у Цоя. Он это услышал, и энергетика стала для него мотивацией – так можно изменить свои песни. Музыкант хочет, чтобы на его концерты ходили толпы. Цой не мог получать авторские отчисления, как советские композиторы, но он понял, что его песни могут собрать стадионы. Кстати, в 1986 году их собирала «Алиса», а не «Кино». Его преображение состоялось в основном под влиянием Джоанны. А она приезжала в Советский Союз по собственной инициативе и на свои средства. Так что какое тут на фиг ЦРУ?
Один из музыкантов, знавших Цоя, намекает, что она была его агентом.
А. В. Его, наверное, укусил депутат Фёдоров (смеется).
Недавно умер барабанщик «Кино» Гурьянов. Он был талантливым художником. Вы видели его картины?
А. В. Я был свидетелем их рисования. Рисовал их не только Гурьянов. Он собирал когорту академических художников, человек десять, они и дорисовывали. Не думаете же вы, что Илья Глазунов сам рисовал свои большие картины? Художник дает идею, потом нанимает рабов, они всё красиво делают.
Практически все эстрадные и рок-музыканты восьмидесятых были оригинальны. Как вы думаете, почему сегодня все стали одинаковыми?
А. В. Глобализация. Мне кажется, появились музыкальные стандарты. Я считаю большой ошибкой делать что-то по стандарту. Если музыкант хочет создать что-то новое и остаться в истории, то он должен записать такой альбом, который переиздавали бы через сорок лет. Иначе будет неинтересно. Если он хочет заработать деньги, тогда может следовать стандартам. Но, знаете, наши музыканты восьмидесятых были аватарами западных.
Интересно, чьим аватаром был Гребенщиков*?
А. В. Боба Дилана.
А Чистяков?
А. В. Не знаю, были ли в Англии группы с баяном.
Кинчев?
А. В. Билли Айдол.
Шевчук?
А. В. Вы не заметили, что он и Лепс поют на одной ноте?
Но в восьмидесятые не было Лепса.
А. В. Значит, были другие аватары. Вот у кого не было аватара, так это у Магомаева.
Искусственный интеллект начал писать музыку. Как вам такой прогресс?
А. В. А как вы хотели, если на пивзаводе «Балтика» всех работников заменили роботы? А в вашем примере это имеет очень маленькое отношение к музыке. Музыка – это больше, чем фонограмма. Так же, как и голос. Он изнутри, он заставляет плакать, смеяться, как-то жить, по-другому любить. Искусственный интеллект только шлифует поверхность и, как мне кажется, не может создать ничего духовного.
Будущее у него есть?
А. В. Да, потому что общество становится все более и более бездуховным. Большинству не надо той аутентичности, которая есть у человека. Для большинства музыка нужна для развлечения.
Разве Моцарт не развлекал?
А. В. По-своему – да, но мы же говорим о русском роке, который к развлечению имеет меньшее отношение, чем Моцарт. Он действительно развлекал и устранял тишину, а рок-музыка пыталась что-то изменить. Моцарт ничего не хотел менять.
Время показало, что рок ничего не изменил. Согласны?
А. В. Оно показало, что всё было зря.
А Фредди Меркьюри призывал к чему-то?
А. В. На Западе рок всегда был развлекательным. Это всё шоу-бизнес, он ради денег, никакой идеологии на Западе в рок-музыке никогда не было. Она больше про трусики, девочек, секс, наркотики. Грубо говоря, ничего побудительного в ней не было. Это чисто советское изобретение.
А сегодня какой диагноз вы ему поставили бы: скорее жив или мертв?
А. В. Конечно, умер. Дело в том, что протестовать стало трудно, а кому-то страшновато.
То есть раньше были бесстрашные, а теперь боятся?
А. В. Раньше такого не было. Время изменилось, нужно контролировать себя, что говоришь, под каким постом ставишь лайк. Общество изменилось, люди меняются. Почему нет протеста? Знаете, есть такая группа «Последние танки в Париже»? На их концерты немало народа ходит, тысячи человек, и они хотят слышать их протест. Есть много групп, которые поют, о чем хотят, но их не слышат, по телевизору их не показывают, но всё это есть, есть, просто скукожилось.
А массовый зритель не заточен на протестах. Он хочет получить удовольствие и вернуться домой. Музыка для массового зрителя никогда не являлась протестом. Это музыканты какие-то чокнутые придумали. Кстати, в Гребенщикове* и Майке Науменко никогда не было никакого протеста. Ну, «перемен, мы ждем перемен» – и всё. Никто и сегодня не говорит: «Давайте пойдем и что-то поменяем». Все только ждут перемен.
Что бы вы сказали на могиле русского рока?
А. В. Спи спокойно, русский рок, дорогой друг и товарищ. Народ изменился, и року больше нечего делать. Этот мир будет другим без тебя.
И каково вам жить в таком мире?
А. В. А я никогда не опирался на русский рок. Я его делал, но никогда не думал, что он обеспечит мне будущее. Его мне обеспечил синти-поп, но это не рок.
Но хотя бы грустно будет?
А. В. Нет-нет, я никогда не протестовал. Я всегда стебался над тем, что видел вокруг.
А стеб не протест?
А. В. Нет, это хиханьки и хаханьки.
Сегодня особо не постебаешься – над теми же, например, верующими?
А. В. А не надо над ними стебаться. Мы росли атеистами, а умрем верующими.
Вы что, Алексей Фёдорович, в Бога уверовали?
А. В. В дядьку с бородой? Нет. Есть более тонкие субстанции. Могу сказать так: я не так верю в Бога, как в «божью кару». Если человек в какой-то момент окажется свиньей, то рано или поздно получит наказание.
________
* — выполняет функции иностранного агента
