Парижская Коммуна: удивительно мощное эхо

26 марта 1871 г. в Париже прошли выборы в Коммунальный совет города, он же Парижская Коммуна. Во Франции слово «коммуна» означает низовую территориально-административную единицу, в которой выбирают мэра и муниципальный совет, так что ее население может быть меньше тысячи человек. Для нас же Парижская Коммуна – имя собственное, относящееся к конкретному эпизоду истории. Он продолжался всего 72 дня: с 18 марта по 28 мая 1871 г. – но оставил удивительно мощное эхо.

О Парижской Коммуне в нашей стране написано больше, чем в любой другой, кроме Франции. Во французской литературе представлены вся полнота информации и весь спектр оценок Коммуны. На русском языке о ней долгое время можно было говорить только в восторженных тонах: «коммуна» ассоциировалась с «коммунизмом». Парижскую Коммуну объявили первым в истории примером диктатуры пролетариата как принципиально новой формы государственного строя – и соответственно предшественником советской власти. Коммунаров называли героями пролетарской революции, а для их врагов не жалели самых бранных слов. Черно-белый образ прошлого с развевающимся над ним красным знаменем получил законченное выражение.

История Парижской Коммуны началась 18 марта восстанием столичной Национальной гвардии – ополчения, созданного в 1870 г. во время войны с Пруссией, – которое поддержали некоторые воинские части, социалисты, анархисты, безработные и прочие недовольные. Город оказался в изоляции, осажденный немцами (несмотря на перемирие, война не закончилась) и войсками новой власти. После падения разгромленной немцами Второй империи Наполеона III в сентябре 1870 г. во Франции была провозглашена республика и создан парламент – Национальное собрание. Главой исполнительной власти был избран видный либеральный историк и опытный политик Адольф Тьер. Он перевел правительство в Версаль, поэтому верные ему войска называли «версальцами», и сокрушил Коммуну, заслужив прозвище «кровавый карлик» (Тьер был маленького роста).

Фактическую историю Парижской Коммуны, закончившуюся 28 мая взятием столицы «версальцами» после недели кровопролитных боев, советую найти в интернете. Литература прошлых лет изображала события столь тенденциозно, что верить в ней можно лишь цитатам из источников (лучшее в мире собрание документов и материалов о Парижской Коммуне находится в Москве). Советские авторы не могли публично признать неэффективность нового государственного строя, где заправляли не пролетарии, а профессиональные революционеры из Международного товарищества рабочих (Первого Интернационала), происходившие из мелких буржуа и деклассированных элементов. Бюрократический аппарат Коммуны разбух, но не смог справиться с управлением городом, хотя чуть не ежедневно издавал разные декреты. Также старались не вспоминать репрессии против «врагов народы» и расстрелы заложников, включая парижского архиепископа Жоржа Дарбуа. Впрочем, обе стороны в этой франко-французской войне действовали с редкой жестокостью.

Была ли Парижская Коммуна народовластием? Что показали выборы? Из 485 тысяч зарегистрированных избирателей в них приняли участие 229 тысяч (47 %). 160 тысяч (70 % голосовавших, 33 % списка) поддержали новую власть, противопоставившую себя Национальному собранию и правительству Тьера. 60 тысяч (26 % голосовавших, 12 % списка) высказались против; остальные уже покинули город. По итогам голосования в совет вошли 71 сторонник Коммуны и 21 противник. Последние не приняли полномочия или вскоре сложили их с себя, понимая возможный исход: спасся тот, кто успел бежать. На довыборах в совет прошли только коммунары. Большевики внимательно изучили этот опыт народовластия.

Семьдесят два дня Парижской Коммуны не «потрясли мир» и даже в истории Франции могли остаться частным эпизодом. Среди ее руководителей и активистов почти не было людей, ранее известных на каком-либо поприще, кроме оппозиционной политики и журналистики крайне левого толка. Исключение – писатель Леон Кладель, художник Гюстав Курбе и географ Элизе Реклю, благополучно пережившие «грозный год». Ветеран революционных заговоров и апологет вооруженной борьбы Огюст Бланки, в общей сложности проведший за решеткой 37 лет, был избран членом Коммунального совета заочно, потому что власти успели арестовать его раньше. Только участие в Коммуне обеспечило посмертную славу Шарлю Делеклюзу, Эжену Варлену, Ярославу Домбровскому и другим, погибшим в боях или расстрелянным. Только оно стало «патентом на благородство» для журналистов Анри Рошфора и Жюля Валлеса, получивших место в истории литературы, для политиков-социалистов Шарля Лонге, в эмиграции женившегося на дочери Карла Маркса, и Эдуара Вайяна. Вайян вывез за границу знамя, под которым сражались последние отряды Коммуны. В 1924 г. оно было торжественно передано в СССР и хранится в Государственном историческом музее в Москве.

Почему эхо Парижской Коммуны оказалось таким мощным? Не только потому, что, по разным оценкам, было расстреляно от 15 до 30 тысяч коммунаров, у многих из которых остались семьи. Не только потому, что не один год пришлось заново отстраивать центр Парижа, пострадавший от боев. Нация не раскололась, но после амнистии 1881 г. на родину вернулись тысячи бывших коммунаров – кто с каторги, кто из эмиграции. Они вернулись овеянными славой, ибо общественное мнение Третьей Республики было на их стороне. Правящие круги не мешали, но постарались близко не подпустить вернувшихся к власти: лишь несколько человек смогли получить депутатские мандаты чтобы шуметь в парламенте. «Коммунар» остался в памяти как особый тип человека – герой бескорыстной борьбы за справедливость и народное счастье, который живет воспоминаниями весенних дней 1871 г., а в современности места для него нет. Перечитайте рассказ Ильи Эренбурга «Трубка коммунара».

Последний коммунар Адриен Лежен в возрасте 94 лет умер в январе 1942 г. в Новосибирске, куда был эвакуирован из Москвы. К столетию Парижской Коммуны в 1971 г. прах Лежена был перевезен в Париж, а его товарищ Инар так и покоится в Москве.

Именем Парижской Коммуны в СССР были названы десяток поселков (но ни одного города) и четыре десятка улиц в разных городах (но не в Москве и Ленинграде), линкор-дредноут Балтийского флота (в 1911-1921 и 1943-1956 гг. «Севастополь»), а также обувная фабрика в Москве, прядильная в Ленинграде, трикотажная в Вышнем Волочке и мебельная в Ярославле. В 1948 г. Гослитиздат выпустил «Антологию поэзии Парижской Коммуны». Ее составитель Юрий Данилин всю свою долгую жизнь изучал поэзию французских революций, стараясь придать ей масштаб серьезного литературного явления. В отношении Парижской Коммуны сделать это было особенно трудно, хотя Данилин в 1983 г. подвел итог своим трудам томом в полтысячи страниц (первое издание в 1947 г.). В советское время самым именитым поэтом Коммуны считался Эжен Потье – автор слов «Интернационала». Если посмотреть из дня сегодняшнего, первое место среди них занимает Поль Верлен. Его стихотворение «Побежденные» – лучшее в антологии, небогатой шедеврами, – перевел Георгий Шенгели. Приведем начало и конец этого длинного и несколько затянутого стихотворения.

Так! Идеал погиб, а Жизнь триумфы правит,
И, диким ржанием пронзая даль насквозь,
Конь победителя там братьев наших давит,
Грызя, — но гибнуть им хоть ярко довелось.
Мы ж, уцелевшие, увы, среди разгрома,
Понуря голову, потупя тусклый взор,
В отчаянье, в крови, в грязи, без сил, без дома,
Глотая стон, влачим бесчестье и позор…

Нехарактерное для Верлена стихотворение вызывает в памяти горькие и гневные строки из книги Виктора Гюго «Возмездие» (1853), которую Шенгели тоже перевел. Поэт осудил «восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» – переворот 2 декабря 1851 г., устроенный будущим императором Наполеоном III. Через двадцать лет депутат Национального собрания Гюго не поддержал Коммуну, затем говорил о ее «преступлениях», но заступался за репрессированных коммунаров. Ноты его «Возмездия» зазвучали в голосе нежного лирика Верлена:

…Вы все умрете, все, от наших рук, все вместе,
Коль повезет нам, все! Умрете, хныча. Да!
Тут справедливость, тут святая жажда мести,
Тут надобность покой дать миру навсегда.
Земля, что издавна тощала, неустанно
И долго будет пить, и жадно вашу кровь,
Чьи испарения, благоухая пряно,
До туч поднимутся, багря их вновь и вновь.
И псы, и коршуны, оспаривая долю,
Обгложут кости вам от ног до головы,
И посмеемся мы — и посмеемся вволю,
Вам доказав тогда, что мертвые мертвы!

Какое отношение имел к Коммуне этот беспутный гений?
После восстания 18 марта Поль Верлен, служивший канцеляристом в столичной мэрии, остался в Париже, продолжал ходить на работу и в условиях нехватки кадров стал «директором бюро прессы». Служба в мэрии спасала от мобилизации, а версальцы как противник были куда опаснее немцев. В очерке о Верлене Валерий Брюсов писал: «Сам того не ожидая, он оказался на службе у Коммуны. Ему как литератору поручили просматривать газеты и вырезать статьи, касающиеся Коммуны. Сочувственные он должен был складывать в один конверт, враждебные – в другой. Он и делал это со всей добросовестностью. […] 21 мая правительственные войска вступили в столицу, начался бой на улицах; пылали дома и целые кварталы; коммунаров расстреливали сначала десятками, потом сотнями и тысячами… Тут только Верлен осознал то положение, в каком он оказался. Им овладел безумный, чисто животный страх. […] 24 мая друг нашел поэта спрятавшимся в темной комнате, откуда он ни за что не хотел выйти».

Советские авторы указывали на «довольно большое участие» Верлена в деятельности Коммуны, но и это не помогло Шенгели в середине 1940-х годов выпустить книгу переводов из него. Едва ли здесь можно говорить о сознательном выборе в пользу Коммуны. Республиканец Верлен радовался падению монархии, но нежелание менять установившийся уклад жизни соответствовало натуре поэта, тем более, его знакомый Рауль Риго был назначен префектом полиции, затем прокурором Коммуны. Опасаясь репрессий после ее разгрома, Верлен затворился дома и бросил службу, желая, чтобы власти забыли о нем. Обошлось – оказалось не до него. Однако два года спустя, когда Верлена судили за покушение на Артюра Рембо, в полицейском досье было отмечено, что он «коммунар». Значит, помнили.

Увиденное и пережитое в Париже в дни Коммуны повлияло и на Рембо – друга-врага Верлена. Где он был и что делал? После амнистии коммунарам Рембо стали изображать одним из них – это было почетно и модно. Его биограф Сергей Бобров в 1911 г. писал: «Он явился к инсургентам, представился как восторженный почитатель Бланки и был принят ими. До самого падения Коммуны Рембо находился в рядах революционеров; потом чудом спасся от версальских войск». Как не поверить, когда есть стихотворение «Парижская оргия, или Париж заселяется вновь» – яростная отповедь версальцам и тем, кто встречал их как освободителей, – ставшее «патентом на благородство» Рембо в советском литературоведении.

Подлецы! Наполняйте вокзалы собой,
Солнце выдохом легких спалило бульвары.
Вот расселся на западе город святой,
Изводимый подагрой и астмою старой…
…Сифилитики, воры, шуты, короли!
Ваши яды и ваши отребья не могут
Отравить эти комья парижской земли,
Смрадный город, как вшей, вас положит под ноготь…
…Ты плясал ли когда-нибудь так, мой Париж?
Получал столько ран ножевых, мой Париж?
Ты валялся когда-нибудь так, мой Париж?
На парижских своих мостовых, мой Париж?
(перевод Эдуарда Багрицкого и Аркадия Штейнберга)

 Со слов друзей известно, что Рембо находился в столице между 18 апреля и 12 мая 1871 г. и служил в Национальной гвардии... хотя, возможно, не был принят в нее по возрасту. Был ли он в Париже во время «кровавой недели»? – вопрос открытый. Историк литературы Леонид Андреев осторожно писал: «Рембо с энтузиазмом принимает восстание парижского пролетариата. Может быть, он даже отправляется туда, где шли бои, возможно, принимает в них участие – всё это, правда, лишь предположения, поскольку доказательств пребывания Рембо в Париже во время восстания нет». «Но это и не столь важно», – продолжал он, процитировав французского литератора Пьера Гаскара: «Юный Рембо не нуждался в том, чтобы присоединяться к Коммуне – она была в нем самом».

В России к Парижской Коммуне обращались многие поэты, чья молодость пришлась на годы революции. Павел Антокольский в 1933 г. опубликовал драматическую поэму «Коммуна 1871 года», которую не раз переиздавал. Возможно, он соревновался с Шенгели, драматическая поэма которого «1871» увидела свет в 1921 г., когда в Советской России отмечали полувековой юбилей Парижской Коммуны. Есть у Шенгели и стихотворение «Память Коммуны» (1928) – признаться, длинное и риторичное:

…Мы видим их: бескровное лицо,
В глазах голодных рдеет вера, –
Хотя вкруг горла жадное кольцо
Костлявых синих пальцев Тьера.
Мы видим их в отчаянном бою
Средь памятников Пер-Лашеза.
Мы слышим, как заводит трель свою
Палаческая митральеза…
…Мы победили. Из тяжелых руд
Мы плавим новый мир и юный.
Нам некогда, – но наш вседневный труд
Пронизан музыкой Коммуны.

Другое стихотворение на ту же тему Шенгели поместил в 1924 г. в газете «На вахте». В двухтомное собрание его стихов и поэм, изданное в 2017 г., оно не вошло, потому что подписано «Платон Ковров». Этим псевдонимом автор четко отделял «проходные» газетные тексты на злобу дня от написанного «Георгием Шенгели». Удачным его не назвать, но неучтенный текст столь значиельного поэта достоин упоминания.

«И тридцать тысяч идут под расстрел на кладбище Пер-Лашез». В любом тексте о последних днях Коммуны упоминается Стена коммунаров на парижском кладбище Пер-Лашез. Около нее 28 мая 1871 г. версальцы расстреляли 147 человек, отказавшихся сложить оружие. С 1880 г. в памятные дни у стены проходят митинги, а неподалеку похоронены видные деятели социалистического и коммунистического движения. Французские левые постарались монополизировать память о Коммуне, однако она стала символом борьбы и верности идеалам для людей совсем иных взглядов. Писатель Морис Бардеш, правый радикал, называвший себя «фашистом», на протяжении многих лет возлагал венки к Стене коммунаров.

Как сказал поэт Леонид Мартынов: «Удивительно мощное эхо! Очевидно, такая эпоха».