«Весела и счастлива. Жду смерти». Взлет и падение «богородицы террора»
Журналист, писатель
28 октября исполнилось 140 лет со дня рождения Марии Спиридоновой – революционерки и террористки. Она была звездой эпохи – звездой декаданса: времени отвращения к окружающей жизни и воспевания смерти. Сегодня нам трудно представить, что когда-то в России красивые и умные юные девушки мечтали погибнуть за светлое будущее. Отдать себя чему-то прекрасному и неясному. Судьба Марии Спиридоновой – история падения звезды и крушения мечты. То, что начиналась как красивая героическая поэма в стихах, закончилось суровой и унизительной прозой. Светлое будущее наступило и погрузило жизнь тех, кто за него боролся, в чернуху.
Террористы как артисты
Во второй половине XIX века женщины в России получили некоторую свободу и возможность самостоятельно принимать решения, стала повышаться их грамотность. Это привело к двум противоположным явлениям: с одной стороны, их уходу в монастыри, а с другой – в революцию. Конец XIX века отмечен бумом женского монашества и женским террором. Причем у того и другого, вероятно, общие корни – стремление отдать себя чему-то большему, чем просто заурядная семейная жизнь. Подавляющее большинство как монахинь, так и революционерок составляли юные целомудренные девушки. Женская половина российского общества переживала гормональный всплеск, до сих пор адекватно не описанный медиками и историками.
Мария Спиридонова – одна из главных «икон» революционно настроенной части русского общества того времени. Ее называли эсеровской богородицей. Как и многие сверстницы, эта умная и красивая девушка увлеклась революцией в юном, если не сказать переходном возрасте, когда она вступила в организацию эсеров ее родного Тамбова. Вероятно, этому способствовало и то, что из-за тяжелой болезни отца ей пришлось покинуть гимназию в 8-м классе и устроиться конторщицей в местном Дворянском собрании. Но мечтала она о другой жизни – поэтической, героической, жертвенной, которую культивировала в обществе продвинутая либеральная интеллигенция.
Испытывая отвращение к окружающей действительности, многие особенно пылкие молодые люди в то время старались вести себя как герои книг – так, чтобы их поступками восхищались. Изучая биографии многих из них, трудно отделаться от впечатления, что это были не реальные люди, а герои произведений искусства. Их поступки иногда даже отдавали театральщиной. Например, глава боевой организации эсеров Григорий Гершуни, когда его пришли арестовывать жандармы, поцеловал надетые на него наручники. Пишут, что большое влияние на приход Спиридоновой в революционную борьбу оказал яркий и прекрасный оратор – адвокат-демократ Михаил Вольский, по которому сходили с ума многие тамбовские женщины.
Убить зверя
Во время первой русской революции в Тамбовской губернии, как и в ряде других, крестьяне жгли усадьбы помещиков, убивали их самих и их семьи. Во главе подавления беспорядков стоял советник губернатора, местный помещик Гавриил Луженовский. Он делал это сурово и жестоко, потому что считал революцию зверем, который сметет государство, если оно само его не сметет. Луженовский справился с беспорядками всего за 22 дня, чем заслужил смертный приговор от эсеров. Привести его в исполнение вызвалась 20-летняя Мария Спиридонова. «Я взялась за выполнение приговора, потому что сердце рвалось от боли, стыдно и тяжко было жить, слыша, что происходит в деревнях после Луженовского, который был воплощением зла, произвола, насилия», –говорила она потом на суде.
Эсеры-железнодорожники сообщили, что приговоренный скоро поедет на поезде из своего имения «Токаревка», но в какой именно день, было неизвестно. Спиридонова, переодевшись гимназисткой, несколько дней ездила по близлежащим станциям и, наконец, 16 января 1906 года на одной из них по характерной суете сообразила, что подъезжает Луженовский. Она купила билет на этот поезд. На станции Борисоглебск, увидев, что казаки расчищают перрон от встречающих и провожающих, поняла, что Луженовский вот-вот появится из вагона. Она вышла в тамбур. И когда тот в окружении охраны следовал мимо нее, выстрелила в него из пистолета – через муфту. Началась паника. Охрана не поняла, кто именно стрелял. Спиридонова могла скрыться, но она, спрыгнув с подножки вагона, продолжала преследовать раненного, мечущегося по платформе Луженовского и все так же стрелять в него через муфту. Лишь после того, как она вынула из нее пистолет и, зажмурившись, хотела приставить ствол к своему виску, охрана, наконец, обратила на нее внимание.
У Спиридоновой не хватило духу убить себя, по собственному признанию, «на полдороге рука опустилась». Ее сбили с ног. Какой-то казак хотел ее зарубить, вынул шашку из ножен. Если бы жизнь 20-летней Марии Спиридоновой оборвалась во время той сцены, она ушла бы на пике своего подвига и не изведала череды мук и величайшего разочарования в деле, которому себя посвятила. Но тяжело раненный Луженовский сказал: «Не убивайте!» И казак не стал рубить «гимназистку».
«Кричи!»
Ее в холодной камере раздели догола, допрашивали, избивали нагайкой. Потом она передаст из тюрьмы письмо, в котором опишет свои муки так: «Тушили горящую папиросу о тело и говорили: "Кричи же, сволочь!" В целях заставить кричать давили ступни "изящных" – так они называли – ног сапогами, как в тисках, и гремели: "Кричи!" (ругань). – "У нас целые села коровами ревут, а эта маленькая девчонка ни разу не крикнула ни на вокзале, ни здесь. Нет, ты закричишь, мы насладимся твоими мучениями, мы на ночь отдадим тебя казакам"…»
По дороге в Тамбов один из допрашивавших «гимназистку» офицеров, если верить защитникам Спиридоновой, ее изнасиловал, о чем она сама оставила воспоминания в том же самом переданном на волю письме: «Офицер ушел со мной во II класс. Он пьян и ласков, руки обнимают меня, расстегивают, пьяные губы шепчут гадко: «Какая атласная грудь, какое изящное тело». ...Нет сил бороться, нет сил оттолкнуть. Голоса не хватает, да и бесполезно. Разбила бы голову, да не обо что. Да и не дает озверелый негодяй. Сильным размахом сапога он ударяет мне на сжатые ноги, чтобы обессилить их, зову пристава, который спит. Офицер, склонившись ко мне и лаская мой подбородок, нежно шепчет мне: «Почему вы так скрежещете зубами – вы сломаете ваши маленькие зубки». Не спала всю ночь, опасаясь окончательно насилия (выделено мной. – В. Ч.). Днем предлагает водки, шоколаду; когда все уходят, ласкает. Пред Тамбовом заснула на час. Проснулась, потому что рука офицера была уже на мне.
И опять: из такого описания не следует, что «окончательное насилие» свершилось, скорее речь идет о сексуальных домогательствах. Несколько писем Марии из застенков были переданы ею из тюрьмы сестрам и опубликованы либерально-демократической газетой «Русь» в тот момент, когда шли следствие и суд по ее делу. И, конечно, сыграли свою роль в том, что она в итоге не была казнена. В защиту мученицы поднялся и покатился по стране вал общественного негодования. Ее письма переписывали и цитировали. Все тот же лидер эсеров Гершуни объявил Марию «знаменем революции». Поэт Волошин посвятил ей стихи:
...На чистом теле след нагайки,
И кровь на мраморном челе...
И крылья вольной белой чайки
Едва влачатся по земле...
Она парила гордо, смело,
И крыльям нужен был простор...
Но – вот, в грязи трепещет тело,
И вольной птицы меркнет взор…
Любовь за решеткой
Это был звездный час 20-летней Марии. В тюрьме у нее даже вспыхнул роман с другим заключенным эсером Владимиром Вольским – братом ее кумира-адвоката. Владимир передавал ей любовные письма. Она требовала у тюремного начальства свидания с ним, а он – разрешения заключить брак. Правда, при этом был официально женат. Настоящая «Санта-Барбара», за которой с замиранием сердца следила Россия! Кстати, отсутствие среди революционеров «ханжеских» предрассудков было одним из магнитов, который притягивал женщин в террор. Многие искали в нем наивысшей, истинно свободной любви, как у убийц Александра II – Софьи Перовской с Желябовым, которые вместе взошли на эшафот и перед смертью поцеловались.
За несколько дней до теракта Спиридоновой двое других эсеров – Мария Школьник и Аарон Шпайзман – покушались на черниговского губернатора Хвостова. Неудачно. Их задержали. В тюрьме они сидели в соседних камерах. И только там через стену азбукой Морзе за несколько часов до своего расстрела Шпайзман признался Школьник в любви. «Его повели во двор, он подошел к моей двери и сказал: "Прощай, моя любимая. Прощай, моя дорогая". Я закричала: "Коля, Коля!" Но он, кажется, меня уже не слышал. Потом я прислонилась к стене, через которую разговаривал Коля. Это так странно и страшно – его там уже не было. Его уже вообще нигде не было…» – написала Мария Школьник. Ну как можно такими людьми не восхищаться!
«Обаяние смерти»
В марте Мария Спиридонова была приговорена к смертной казни и 16 дней жила в ее ожидании. Он сделала из шпилек и своего волоса виселицу, из хлебного мякиша человечка: раскачивала его и часами смотрела. В очередном письме для газеты «Русь» она написала вполне декадентские строки: «Настроение у меня замечательно хорошее: я бодра, спокойно жду смерти, я весела, я счастлива». Говорила, что для людей, готовых к смерти и знающих, за что они умирают, ее ожидание «полно нездешнего обаяния, и о нем они всегда вспоминают как о самой яркой и счастливой полосе жизни». Ей заменили смертную казнь пожизненной каторгой. На что Мария Спиридонова откликнулась строчками в стиле Гершуни, целующего наручники: «Моя смерть представлялась мне настолько общественно ценною, и я ее так ждала, что отмена приговора и замена его вечной каторгой подействовала на меня очень плохо: мне нехорошо… Скажу более – мне тяжко! Я так ненавижу самодержавие, что не хочу от него никаких милостей». Ее называли «народной заступницей». Ей подражали. Одной из последовательниц Марии Спиридоновой была певица, слушательница консерватории по классу рояля Евстолия Рогозинникова.
Летом 1907 года ее арестовали в Петербурге за подготовку покушения на Столыпина. Но она в тюрьме так талантливо симулировала помешательство, что ее перевели в психбольницу. Муж, врач Матвей Мизеров, навещал ее на Пряжке, и благодаря конфетам со снотворным, которые он подарил надзирательнице, Евстолия 7 сентября совершила побег. Супруг уговаривал ее покинуть Россию. Но она уже через месяц совершила другой теракт, отправляясь на который сказала товарищам, что чувствует, как у нее за спиной вырастают крылья. Эта девушка-«ангел» явилась на личный прием к начальнику Главного тюремного управления Максимовскому, надев на себя, возможно, первой в истории террора, «пояс шахида» – прикрепив к своему телу 5 килограммов взрывчатки и сильно надушившись, чтобы перебить запах динамита.
Войдя в кабинет, Рогозинникова выстрелила в лицо Максимовского. Была схвачена. Взорвать динамит, дернув зубами шнур детонатора, собиралась позднее, в охранном отделении, куда ее должны были отвезти на допрос. Но ее решили обыскать еще до отправки туда, для чего вызвали жен сотрудников тюремного управления. Евстолия их пожалела, предупредила: «Взорветесь, дуры». С нее силой сняли динамит. Покидая кабинет Максимовского, глядя на лежащего на полу поверженного врага, громко рассмеялась. Много, громко и истерично смеялась и на суде. Смертный приговор тоже встретила с улыбкой. Ее, как и многих террористов, повесили в лесу в Лисьем Носу. По словам офицера, руководившего казнью, Евстолия «светилась радостью и обаянием». Попросила повесить ее на рассвете, чтобы перед смертью увидеть солнце. Но ей в этом было отказано.
Самая влиятельная женщина России
Марию Спиридонову вместе с уже упомянутой Марией Школьник и еще четырьмя эсеровскими «богородицами»-террористками – Александрой Измайлович, Анастасией Биценко, Лидией Езерской и Ревеккой Фиалкой – отправили поездом на Нерчинскую каторгу. По пути на станциях к поезду приходила толпа, желавшая воочию лицезреть мучениц. Во время этой поездки на остановках для них насобирали 3 тысячи рублей пожертвований.
Режим содержания каторжанок при «ненавистном самодержавии» был вполне щадящим. Тем не менее Спиридонова предприняла три неудачных попытки побега. После 11 лет, проведенных на каторге, ее и соратниц освободила февральская революция 1917 года. И это был еще один звездный час Марии Спиридоновой. Она возглавила партию левых эсеров, ездила по стране с речами и, по словам американского журналиста Джона Рида, была самой популярной и влиятельной женщиной России. Ей в эту пору было всего 33 года. 4 января 1918 года на единственном заседании Учредительного собрания большевистская фракция выдвинула Марию Спиридонову на место председателя, но она при голосовании проиграла эсеру Чернову (153 голоса против 244).
«Топала ногами, истерически кричала»
После разгона Учредительного собрания несколько месяцев во главе страны стояли две партии – большевики и левые эсеры. Последних было много на руководящих постах в ВЧК. Однако после заключения Брестского мира с немцами партия левых эсеров устроила мятеж. По прямому указанию Марии Спиридоновой 6 июля 1918 года сотрудники ВЧК Блюмкин и Андреев убили немецкого посла Мирбаха в Москве. Эсеры арестовали Дзержинского и его заместителя Лациса. Захватили само здание ВЧК, Главпочтамт и Центральный телеграф. Однако большего добиться не смогли, потому что проявили нерешительность – не предприняли попыток арестовать большевистское правительство, а оно, в свою очередь, смогло опереться на латышских стрелков.
После подавления мятежа Марию Спиридонову приговорили к году тюрьмы, но уже через два дня амнистировали. Однако она стала просто нетерпима к большевикам, которых считала предателями революции. Николай Бухарин вспоминал, что во время своих выступлений она «топала ногами, истерически кричала». В феврале 1919 года ее арестовали «за контрреволюционную агитацию и клевету на советскую власть». Посадили в холодное и сырое караульное помещение Кремля, там она серьезно заболела. Ее поместили в Кремлевскую больницу, откуда она сбежала и полтора года находилась на нелегальном положении. После задержания ее сначала отправили в ту самую Бутырскую тюрьму, где она содержалась после расстрела Луженовского. А дальше в ее жизни началось то, по сравнению с чем царская тирания, с которой она вела борьбу в пору своей романтической юности, могла показаться курортной жизнью.
Хождение по мукам
Из тюрьмы Спиридонову по прямому приказу Дзержинского перенаправили в сумасшедший дом. Она там в ответ на условия содержания объявила сухую голодовку и держала ее 10 дней. В ноябре ее выпустили под обязательство никогда больше не заниматься политикой и поселили под надзор ВЧК на даче ВЦСПС в подмосковной Малаховке. Потом снова арестовали, якобы за приготовления к побегу за границу, и отправили в совхоз ОГПУ в Калужской губернии, представлявший собой тюрьму для привилегированных заключенных. Но привилегии постепенно сходили на нет.
В чекистском совхозе Мария Спиридонова пребывала вместе с двумя другими известными левыми эсерами. Во-первых, со своей давней подругой Александрой Измаилович – одной из шести эсеровских «богородиц», с которой они вместе находилась на Нерчинской каторге (кстати, гувернанткой Александры была Фанни Каплан, а сама она за два дня до удачной стрельбы Спиридоновой в Луженовского неудачно стреляла в минского полицмейстера Норова). И во-вторых, с бывшим членом бюро ЦИК левых эсеров, заместителем наркома земледелия РСФСР Ильей Майоровым, которому было суждено стать ее мужем. Мария уже и сама стремилась оставить политику и зажить спокойной семейной жизнью где-нибудь в теплом Крыму. Но советская власть не доставила ей этого удовольствия.
В 1925 году ее отправили в ссылку в Самарканд, оттуда в 1930-м – в Ташкент, а в 1931-м – в Уфу: сначала на 3 года, потом срок продлили до 5 лет. И везде ее сопровождала верная подруга Александра Измаилович, уже почти потерявшая зрение. В Уфе Мария вышла замуж за Илью Майорова, ставшего после скитаний по тюрьмам таким же туберкулезником, как и она. Но семейные радости были недолгими. В 1937 году их всех арестовали за «организацию террористических и вредительских групп». Марию Спиридонову приговорили к 25 годам – за попытку возрождения партии эсеров. Причем ее оговорил муж Илья Майоров – под угрозой пыток. Когда зачитывали приговор, она его не услышала – к тому моменту уже оглохла. Ее осужденная подруга Ирина Каховская встретила Спиридонову на пересылке в вагоне и описывала как страшную, седую, худую старуху, которая шла, держась за стену. «Старухе» было 50 лет.
Таким образом, обретя после революции 1917 года свободу, она наслаждалась ею в общей сложности всего два года. Все остальное время «власть трудящихся», за которую Мария страстно боролась с юности, содержала ее в клетке – в ссылке, больницах и тюрьмах. Перед тем как оказаться в своей последней Орловской тюрьме, Спиридонова снова попала в Бутырку. Наверняка, вспоминала там юность. Интересно, думала ли она о том, что жизнь могла бы сложиться совсем по-другому? Жалела ли о покушении на «палача Луженовского» в 1916 году или, может быть, о том, что тогда на перроне станции Борисоглебск ее не зарубил казак? Луженовский называл революцию зверем, и теперь она сама заглянула этому зверю в глаза.
«Проявите гуманность и убейте сразу»
Из Бутырки Спиридонова написала письмо в 4-й отдел Главного управления НКВД СССР. В нем указала, что ни в царских тюрьмах, ни в советских, где ей прежде доводилось сидеть, она никогда не сталкивалась с измывательством и посягательством на личное достоинство. А в Уфе это уже было нормой. Следователь, зная о том, как болезненно Спиридонова после случившегося с ней в 1906 году относится к нательному обыску, дал указание надзирателям обыскивать ее по 10 раз в день.
«Обыскивали, когда я шла на оправку и с оправки, на прогулку и с прогулки, на допрос и с допроса… Я орала во все горло, вырывалась и сопротивлялась, а надзиратель зажимал мне потной рукой рот… Как после 17 лет заключения и 12-ти ссылки опять решетка, замок, оторванность от жизни, солнца, природы и людей, от горячей работы... грубые и злые надзиратели, ковырянье в заднем проходе и влагалище… опять эти жуткие долгие бесцельные дни и годы... Нет, проявите на этот раз гуманность и убейте сразу», – просила Спиридонова в этом письме.
Следователи, сменяя друг друга, допрашивали ее по ночам по 6–8 часов в холодной, сырой, с асфальтовым полом следственной камере – как и в 1906 году, сразу после покушения на Луженовского. Только теперь с ее стороны никакого покушения не было. У Спиридоновой началась цинга, «раздутые, нестерпимо нывшие бревнообразные ноги черно-лилового цвета не умещались и в больших ботинках». А следователи говорили, что как только она даст нужные показания, пришлют ей хоть десять врачей. Крошечная камера кишела клопами. К Спиридоновой подсадили двух стукачек, которые издевательски дразнили ее вождем. Следователи Михайлов и Карпович во время допросов замахивались на нее и беспрестанно оскорбляли: «Гадина, говнюха, мерзавка, сволочь… Великомученица, монашка, богородица… Ты у меня вылижешь, и не один раз вылижешь, дрянь паршивая». (Между прочим, следователь Карпович в 1939–1940 годах будет назначен заместителем директора Эрмитажа, а позднее – заместителем директора гостиницы «Европейская» в Ленинграде и гостиницы «Метрополь» в Москве.)
Жили недолго, несчастливо, но умерли в один день
Последним пристанищем Марии Спиридоновой стала Орловская тюрьма. Там же содержали ее подругу Александру Измайлович и мужа Илью Майорова, но они не знали о том, что Мария поблизости, – им ничего не говорили друг о друге. Майоров писал письма, просил сообщить о местонахождении жены, но ответов не получал. Когда началась Великая Отечественная война, советская власть не стала эвакуировать своих заключенных врагов. 11 сентября 1941 года Спиридонову, Самойлова, Измаилович и еще более 150 заключенных вывезли в Медведевский лес, там расстреляли и зарыли из опасения, что их могут освободить наступающие немцы и они перейдут на сторону врага. Для Марии Спиридоновой, протестовавшей против заключенного большевиками Брестского мира с немцами и отдавшей приказ убить немецкого посла Мирбаха, это было очередным издевательством.
В отличие от казненных царизмом Перовской с Желябовым, которым перед повешением разрешили обнять и поцеловать друг друга, Мария Спиридонова и Илья Самойлов, скорее всего, так и не узнали, что умрут в один день и будут лежать в одном месте. Заключенных вывозили из тюрьмы партиями на крытых машинах. Перед отправкой в лес им зачитывали смертный приговор, вставляли в рот и завязывали кляп-тряпку – вероятно для того, чтобы они не смущали палачей своими последними пламенными речами. А незадолго до смерти Мария Спиридонова написала большое письмо Сталину, в котором покаялась в своих ошибках и заблуждениях и приветствовала успехи советского строя…
Сладкое опьянение, горькое отрезвление
На мой взгляд, каждой девочке переходного возраста нужно рассказывать историю Марии Спиридоновой – популярной, несгибаемой и в конечном счете несчастной. Полтора века назад экзальтированность и истеричность юных барышень и женщин с неустроенной личной судьбой, заложенное в них природой стремление к самопожертвованию, к необыкновенной большой любви, к тому, чтобы ими восхищались, и даже их нерастраченные материнские чувства становились психологическим пьянящим коктейлем. «Выпив» его, некоторые отказывались от простого семейного счастья, вставали на путь общественного служения. Кто-то в состоянии этого опьянения приходил в террор: только среди эсеров в первом десятилетии ХХ века было 27 известных террористок. Отрезвление наступало лишь спустя годы. Сейчас мы живем вроде бы в другое время (в 1905–1907 годах террористы в России убили и ранили 4500 государственных служащих и примерно столько же случайных людей – сегодня такого и близко нет). Но если вдуматься, мало что изменилось. Сегодня гораздо больше женщин, чем в начале ХХ века, стремятся к яркой общественной и профессиональной жизни, а не, как им кажется, к «тусклой» семейной. И это стремление тоже часто заканчивается личными катастрофами. Разумеется, не такими страшными, как судьба Марии Спиридоновой, но у каждой девушки, как и у нее, жизнь – лишь одна.
