Юрий Гальцев. Человек-улыбка: «У меня для артистов нет кнута – только пряник»

Наверное, в России нет человека, который бы не знал, кто такой Юрий Гальцев, и не улыбнулся бы при звуке его имени доброй улыбкой. С 2008 года Юрий Николаевич служит художественным руководителем любимого петербуржцами и гостями города на Неве Театра Эстрады имени Аркадия Райкина: здесь он поставил множество аншлаговых спектаклей и сам сыграл во многих из них. 

После блистательной премьеры комедии для семейного просмотра «Сказ-Карабас» ЭГОИСТУ посчастливилось побеседовать с заслуженным артистом России в уютном буфете Театра Эстрады за ароматным чаем, который был любезно приготовлен самим Маэстро. 
Наш разговор начался весьма оригинально. 

ГАЛЬЦЕВ. О чем будем говорить? 
ЭГОИСТ. О чем-нибудь, чтобы читателю было интересно прочесть до конца…
ГАЛЬЦЕВ. И чтобы он начал улыбаться!

Юрий, давайте начнем с вашего нового спектакля «Сказ-Карабас» по мотивам «Золотого ключика» Алексея Николаевича Толстого. Я его посмотрел и, если честно, в большом восторге – хочется пересмотреть еще и еще раз и поделиться с друзьями! Единственное, что меня немножко озадачило: мне показалось, что маленькие дети способны понять не все, что происходит на сцене. Хотя, с другой стороны, я видел реакцию детей, и она была феерической!

Юрий Гальцев. У детей тоже бывают разногласия, конфликты с родителями, и чтобы это как-то увязать, я вдруг придумал такую штуку о недомолвках и проблемах в театре, которые всегда были и существуют по сей день. Так, чтобы это было понятно и детям. Но и про взрослых нужно не забывать. В театре всегда есть какие-то проблемы: этот недоспал, этот проснулся, но встал не с той ноги, у этого, извините, свадьба, у того что-то заболело. Мы сделали это не в лоб, в легкой форме: Карабас сразу же предупреждает, что он очень добрый, – он меценат, спонсор, продюсер, директор, менеджер. Он такой человек, который обожает любить, ему нужно выпускать спектакли, а спектакли – это сказки. И вот отсюда, вот от этой болванки закрутилась вся идея спектакля.

Насколько мне известно, Алексей Николаевич Толстой под Карабасом-Барабасом имел в виду Всеволода Мейерхольда. 

Ю. Г. Ну, конечно! И Станиславского, и всех-всех. Но если бы мы брали этот слой, тогда нам нужно было бы делать сказку для взрослых. Нужно знать историю Станиславского, Немировича, Мейерхольда. А мы ведь привыкли просто к Карабасу-Барабасу, Буратино и так далее…

У меня закралось сомнение, что, может быть, вы тоже под вашим Карабасом Борисовичем имеете в виду кого-то конкретного?

Ю. Г. Мне неудобно говорить, но я думаю: а почему, собственно, это не я? Как режиссер, как художественный руководитель, у которого в руках, как это обычно принято в театре, есть кнут и пряник. Но у меня для артистов нет кнута, есть только пряники. Я просто не знаю, что такое кнут – «семихвостая плетка» Карабаса-Барабаса. Потому что в нашем жанре и в нашем театре кнут – это просто несерьезно! У нас все лепится просто на грани, у нас легкий жанр, а юмор выколачивать не получится никогда. Он или есть, или человек с ним рождается, или папа-мама дали что-то, что мы помним и знаем, или нет. Это всё с детства идет.

У меня много лет теплится еще одна история – про Незнайку. Незнайка – кто он? Это человек, который состоит в высоких «органах», его все знают, его все любят, его все ценят, все даже его уважают! Но он сам ни в чем не разбирается. Незнайку, большого начальника, спрашивают: «Иван Иванович, а как нам туда-то пойти? Почему так получилось?» – «Да кто его знает, не знаю я! Это вы должны были знать...» – отвечает большой начальник. То есть Незнайка – это человек, который как бы руководит, но при этом он сам ничего не знает. А к нему обращаются со всякими вопросами. Таких ребят я видел очень много. Это будет сказка для взрослых, я не знаю, какой возраст, может быть, 12+, чтобы это было понятно. В театре должна сидеть семья и понимать, что происходит. Не папа с мамой в ухо – в левое и в правое – дуть, когда сын или дочка спрашивают о чем-то. Дети должны все сами понимать. 

Юрий, я не знал одного интересного факта из вашей биографии: оказывается, в молодые годы вы упорно поступали в летные учебные заведения, потому что вы родились в день полета в космос Юрия Гагарина – 12 апреля 1961-го – и в честь него, собственно, и получили ваше имя…

Ю. Г. После 8-го класса я поступал в Тамбовское высшее военное летное училище. Там как в театральном институте: если ты сдаешь туры, то ты одной ногой уже поступил, потому что общеобразовательные предметы уже не помеха. Если ты приглянулся мастеру, который набирает курс, он, условно говоря, шепнет на ухо преподавателю по истории, по литературе: поставьте ему четыре, потому что он мне нужен. И это действительно так: со мной нечто подобное было. В летном училище я по здоровью прохожу первым. У летчиков главное – это медицинский осмотр. Второй осмотр прохожу. На третий приходит бабушка-врач, приехавшая откуда-то из другого города. Посмотрела на меня, попросила открыть челюсть, засунула мне в рот какую-то штучку. И говорит: у тебя челюсть неправильная, прикус не тот, задохнешься, когда будешь шлем надевать, забудь это слово – «летчик». Ну и всё: у меня истерика, и пришлось мне забыть слово «летчик».
 
После этого пошли всякие-разные училища. После фильма «Офицеры», который в свое время прогремел на всю страну, мы все – мое поколение, все мои друзья – хотели или в Высшее военно-политическое училище, или в летное, танковое, автомобильное. Я даже в МВД хотел пойти, на что отец мне сказал: «Ты знаешь, Юра, у тебя такой характер, что, мне кажется, ты в плен брать не будешь. Если ты увидишь, что человек конкретно виноват, ты вот здесь же его пришлепнешь с твоим характером, и тебе сидеть». И я действительно отодвинул эту затею.

Про Юрия Гагарина и космос у меня тоже есть забавная история. Моего папу звали Николай Афанасьевич, мы с ним как-то идем по улице, встречаем женщину, она говорит: «Коленька, у меня радость большая – моя дочь родила двойню – девочки. Как ты думаешь, как моих внучек назвать?!» А мне лет десять тогда было. Я с папой рядом за ручку иду. Отец был большим приколистом, он говорит: «Слушай, не знаю. Юрка, может, ты подскажешь?» Я говорю: «Назовите Белка и Стрелка!» Женщина: «А это кто?» Я говорю: «Это две собачки, которых запустили перед Юрием Гагариным, они были в космосе и обратно вернулись». А женщина так расстроилась, что ей предлагают детей именами собак назвать! Я не знаю, откуда отец это взял, но он говорит: «Слушай, да ты, наверное, не так поняла, Белка и Стрелка – это классные прибалтийские имена, это Белла и Стелла». И вот эту Беллу и Стеллу до самой последней минуты его жизни мы с отцом все время вспоминали… 

И что, так девочек и назвали?

Ю. Г. Нет, конечно, назвали Дашей, Машей, Наташей… Над моей кроватью всегда висел портрет Юрия Алексеевича Гагарина. Всегда. И поэтому с молоком матери я впитал, что это наш родственник. Поскольку я родился 12 апреля, для меня Юрий Алексеевич Гагарин был что-то вроде небожителя, иконы.

Юрий, наверное, и для актера, и для режиссера, и для любого человека, задействованного в спектакле, самое страшное – когда люди во время спектакля встают и уходят. Как вы считаете? 

Ю. Г. Есть спектакли, по поводу которых у меня по сей день идет легкий мандраж. Я понимаю, что я отыграю, я понимаю, что какой-то процент зрителя даже пришел на меня, я это все понимаю. Но у меня все равно есть мандраж, что я что-то могу забыть, сделать не так... 

Вы боитесь, что вас не поймут, воспримут не так, как вам бы хотелось?

Ю. Г. Я боюсь даже не то, что за себя, скорее, за целостность команды. Есть такие моменты: сегодня играет один состав, а хотелось бы, чтобы другой. Это я сейчас вам рассказываю подноготную. Я хотел бы, чтобы сегодня на звуке сидел этот, а будет другой. Эти мелочи ощутимы и, бывает, очень сильно влияют на спектакль. Бывали такие моменты, что за час до спектакля узнаем, что некий актер не может играть, потому что у него случилась какая-то проблема. Я понимаю, что я как руководитель отвечаю за все, и бывает, что на меня ложатся такие переживания, которые перед выступлением мне не совсем приятны.

Но не факт, что «Проверка на дорогах» – это самый популярный и понятный для широкой публики фильм и что в кинотеатрах люди с него не уходили… Я вашу мысль понял и поддерживаю. Юрий, к сегодняшнему дню вы сыграли какое-то бесчисленное количество ролей и в театре, и в кино, а какие из них вы считаете своими визитными карточками? 

Ю. Г. Чтоб народ улыбнулся? Сейчас расскажу. Я только-только закончил театральный институт, и тут приезжает к нам сам Ежи Гофман снимать фильм «Прекрасная незнакомка» по рассказу Алексея Толстого (посмотреть можно здесь). Меня выбрали на роль Новобрачного, был подписан контракт, со мной снималась куча популярных актеров, многих из которых сейчас уже, к сожалению, нет в живых. Ежи Гофман, знаменитый польский режиссер – тогда это было что-то запредельное. Меня вызывают на «Ленфильм», Ежи Гофман меня выбирает, смотрит с открытым ртом, нужно подписать контракт, договориться, сколько стоит съемочный день и так далее. Я уже не помню, сколько это было, но по тем ценам, согласно договору, я после съемок фильма мог бы купить себе «Жигули». Это было – как если бы сейчас я мог купить себе самолет. Это была сенсация. Вот она, слава и счастье, успех приходит!

Первый день я снимался на улице, на Варшавском вокзале, замерз. Надели костюмы, пригнали какие-то поезда начала ХХ века, паровозы. Камера проехала, столько массовки, нас практически не видно. Второй день то же самое, нас опять не видно. Третий и четвертый так же. На пятый день мы снимаемся в вагоне, играем с какой-то девушкой, просто сидим и обедаем в вагоне-ресторане, а главные действующие лица от нас через камеру, их снимают побольше. Но меня уже видно. Ну, в общем, я думаю, странная такая актерская профессия, ладно, зарплата-то все равно скоро придет. В общем, забегая вперед, скажу, что я в результате вообще ничего не получил, потому что у них там что-то накрылось. Тогда еще только появились первые спонсоры, продюсеры, и у них возникли какие-то разногласия. И сказали: зато ты теперь будешь говорить, что снимался у самого Ежи Гофмана. 

Мне повезло – я снимался во многих проектах у Игоря Фёдоровича Масленникова. Я считаю, что это один из самых маститых наших режиссеров. Жалко, что он уже ушел из жизни, но он прожил хорошую долгую жизнь. Один из его проектов, в которых я участвовал, – «Русские деньги» Островского. Мы снимались под Кинешмой, где жил когда-то сам Александр Николаевич Островский, где сейчас его могила. Снимались с Аллой Демидовой, Ниной Ургант, очень интересные актеры были. Невероятное было время. Масленников не просто снимал, он каждый вечер делал чаепития, рассказывал про Островского. Я в доме Островского увидел красивую-красивую резьбу по дереву, спрашиваю: а кто это сделал? Игорь Фёдорович говорит: это сам Островский. Он очень любил лобзиком всякие такие завитушки делать. 

Был знаком с Лёшей Балабановым. Если я в этой жизни о чем-то жалею, так это о том, что отказался играть роль – не скажу какую – в его фильме «Про уродов и людей». Потому что я тогда был уже в театре «Лицедеи». Лёша предложил мне роль, а я, естественно, сказал, что уезжаю на гастроли с театром. Балабанов говорит: потом будешь жалеть. Я действительно пожалел, потому что я представляю, какой бы был выхлоп. Но какой-то эпизод у него в этом фильме я все-таки сыграл (роль Импрессарио. – Прим. авт.). В «Жмурках» я озвучил главную роль за Лёшу Панина. Я приехал к Балабанову в Москву, и он мне говорит: мне нужен такой трусоватый голос. А я мог сделать это в жанре, как артист того времени. С Лёшей мы были в хороших отношениях, он был очень интересный человек.

Жаль, что он так безвременно ушел – на пике своей популярности и открывшихся в связи с ней широких возможностях. С другой стороны, последний его фильм «Я тоже хочу» говорит о том, что он практически осознанно уходил от нас...

Ю. Г. Да, он уходил, это действительно так. Он этим фильмом как бы и уходил, он им подвел черту под всей своей жизнью. 

Юрий, я несколько раз слышал, как вас сравнивали с Пьером Ришаром. Доводилось ли вам слышать такое сравнение и как вы к этому относитесь?

Ю. Г. Сравнение прямо уж очень крутое. Когда я учился в театральном институте, меня сравнивали с Андреем Мироновым, говорили, что я чуть-чуть похож. А мои преподаватели – Исаак Романович Штокбант и Анатолий Самойлович Шведерский – два мастера, которые меня обожали, они говорили: слушай, Гальцев, ты вылитый Вася Меркурьев! А Пьер Ришар для меня такой немножко внешний. Я был у него на лодке в Париже, на барже на Сене, где он живет. И я был на его спектакле в Театра эстрады в Москве у Гены Хазанова. Я сказал: здравствуйте! И пожал ему руку, но сфотографироваться не успел. Это великий актер, но что я на него похож, нет, впервые слышу. А вот на Василия Меркурьева и молодого Андрея Миронова – это мне говорили, и мне это было чертовски приятно! 

А встреча моя с Андреем Мироновым состоялась, когда я поступал к Оскару Яковлевичу Ремезу в ГИТИС. Мы с ним встретились в Томилино. Андрей приехал к своим друзьям, очень старинным, а я там оказался просто случайно. И когда Андрей вышел из «Волги», открыл дверь, а хозяева ему – о, Андрюша, привет, как дела? – я так это воспринял, как если бы это было явление Иисуса Христа, что ли. Было три актера, которых мы обожали в нашей семье. Это, конечно, были Райкин и Миронов, и папа обожал, понятно, Никулина, может быть, еще Вицина. Поскольку мой папа тоже был больше по части юмора. Но когда я его увидел и когда я еще имел место с ним чуть-чуть выпить немножко коньячка, вот это уже было из области чудесного! А потом он спрашивает: ты к кому поступаешь? Я говорю: к тому-то. Он говорит: давай я завтра позвоню, и ты поступишь, к кому надо. Я просто раскрыл рот и сказал: нет, спасибо, не надо, я сам. То есть я увидел со стороны, что такое блат, но не коснулся этого.

Все, кто меня знает – знает, кто я такой, прекрасно понимают, что я бы в жизни никогда не то что не позволил бы себе попросить у Тухманова за это деньги, а мне даже в голову бы это не влезло! А они сказали Энтину, что Гальцев просит какой-то гонорар. И Давид Фёдорович в это как-то поверил. И у меня случился шок. У меня был шок, потому что Давид Фёдорович для меня в жизни – гуру, которого я обожал и любил, люблю и буду любить. Слава Богу, я пересказал эту историю Юрию Сергеевичу Энтину, говорю: Юрий Сергеевич, донеси до ушей Давида Фёдоровича, что это поклеп на меня! Он говорит: да ты что? Я говорю» да, да да! И я надеюсь, что он как-то это донес, потому что, когда мы после всего этого еще встречались с Давидом Фёдоровичем, он мне сказал: да, да, я все знаю. Но эту историю я вам рассказываю, чтобы она прочиталась, потому что для меня это очень важно. Потому что я, извините, выступая в городах Урала, переправлял несколько раз деньги на церковь, а тут про меня такое… Вот сейчас если Давид Фёдорович мне скажет: Юра, нужно прийти и записать что-то, – я через секунду буду у него – так я его уважаю и люблю! Понимаете? 

Юрий, как специалист в вопросе, расскажите, пожалуйста, куда ушла популярность разговорного жанра? 

Ю. Г. А вы помните, Вячеслав, какой был расцвет поэзии, когда в 60-е годы Рождественский, Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина собирали стадионы? Я понимаю, что это не эстрада, но, тем не менее, они читали свои стихи, и тысячи людей их слушали и аплодировали. А когда пели наши барды, начиная с Галича и Высоцкого? Что за время такое было? Что это такое? И оказалось, что это был какой-то прекрасный момент в нашей жизни, о котором мы теперь уже вспоминаем. А что касается нашего жанра, ну хорошо, Comedy Club – что это, эстрада или нет? Я их иногда слушаю, и там очень классные есть парни с очень хорошими мыслями и с очень хорошими исполнениями: я смеюсь, когда смотрю. Это современная эстрада на полном серьезе. Пусть надо мной смеются, но это для меня эстрада! И чем у них больше актерского мастерства, чем они больше играют в актеров, тем смешнее. 

А вы сами в вашем театре что-то делаете в этом направлении?

Ю. Г. У нас идут жанровые спектакли, они связаны с юмором. Но вот близко к тому жанру, о котором мы с вами говорим, есть единственное представление, которое называется «Для своих». Я там выхожу, пою песни, рассказываю какие-то истории, которые случились со мной, какие-то байки. И предоставляю слово актерам, и они тоже дают номера. Этот спектакль, к слову, имеет в нашем театре ошеломляющий успех, но для меня это, извините за выражение, спектакль-хобби. 

P. S. Ближайшее представление «Юрий Гальцев. Концерт для своих» пройдет на сцене Театра Эстрады имени Аркадия Райкина 24 февраля.
Подробнее – на сайте театра